Я не могу сказать, волнуется ли Солана о Гасе... или волнуется ли она по поводу того, насколько должна облокотиться на стену для поддержки.
В конечном итоге она падает, и я едва успеваю поймать ее.
– Все хорошо, - бормочу я.
– Да, похоже.
Я опускаю ее на пол и расстегиваю мою куртку.
– Что ты делаешь?
– Нарезаю бинты. – Я достаю кинжал из ножен и отрезаю подол моей майки. – Я думал, что эта ткань помягче.
Ее рана выглядит довольно непростой, таким образом, я отрезаю еще несколько полос. Потом понимаю, что глупо носить половину рубашки, и срываю остальное.
– Классно выглядишь, - говорит Солана, указывая на мою голую грудь, выглядывающую из расстегнутой куртки.
Я не могу сказать, дразнит ли она меня или становится безумно честной. Так или иначе вполне уверен, что краснею.
– Предупреждаю, - говорю я, быстро нюхая ткань. – Очевидно, я вспотел и воняю.
– Это не совсем новость. Кроме того, я уверена, что пахну так же плохо.
На самом деле, она пахнет, как апельсин или дыня, или...
Я качаю головой.
Нет времени для игры «Угадай шампунь».
Солана пытается взять у меня бинты, но я крепко держу их.
– Моя очередь помогать.
Это кажется совершенно нормальным предложением... пока мне не приходится обматывать ее колени. И все становится хуже, когда я сдвигаю ее платье вверх еще на дюйм, чтобы обнажить всю глубокую рану...
Ладно... я сосредотачиваюсь на крови.
– Скажи мне, если я сделаю больно, - говорю я, когда прижимаю к ране ткань.
Она не вскрикивает, но судорожно выдыхает через зубы, и я не виню ее.
– Выглядит ужасно.
– Ну, спасибо.
– Не имел в виду твою ногу... я не на это смотрю, - говорю я быстро. – просто говорю...
Мои оправдания затихают, когда она смеется.
– Я усложняю тебе жизнь, - говорит Солана, - так ты перестанешь нервничать. Честно, у меня никогда не было парня, настолько боящегося прикоснуться ко мне.
Мои щеки пылали.
Возможно, они плавят мой мозг, потому что я слышу, как говорю:
– Так... у тебя были другие парни?
– Ты серьезно спрашиваешь меня об этом?
– Нет... ты права. Прости... я не знаю, почему сказал это.
Повисает неловкое молчание.
На самом деле, «неловкое» не достаточно сильное слово. Это как если бы у неловкого и неудобного человека получился уродливый, несчастный ребенок, который не переставал плакать и какать все время.
– Для отчета, - говорит Солана. – Я имела в виду Силы Бури, которые лечили мои раны за эти годы, и опекунов, которые обучали меня бороться. Им приходилось прикасаться время от времени, и они никогда не были такими дергаными.
– Ну, у них намного больше опыта, чем у меня... в бою и прочее... ну знаешь... не то, чтобы Одри и я... ммм... знаешь, что? Я собираюсь прекратить говорить об этом. Возможно, навсегда.
– Это хорошая идея, - соглашается она.
Я смотрю в пол, желая, чтобы грунт разрушился и поглотил меня.
Когда этого не происходит, я заматываю ее рану самым широким бинтом.
– Должно быть сильнее, - говорит она.
– Будет больно.
– Да, ну, иногда боль - единственный путь.
Такое чувство, что в ее словах есть более глубокое значение, но я решаю не углубляться.
Вместо этого я затягиваю бинт сильнее... но очевидно этого все еще не достаточно. Она хватает меня за руки, вынуждая сильнее стянуть выпуклость кожи.
Крохотный вздох скользит с губ, но она двигает ногой несколько раз:
– Спасибо. Полагаю, мне следовало позволить тебе сделать это с самого начала.
– Подожди... ты только что признала, что я был прав?
– Не позволяй этому укорениться в голове. Я уверена, это случайность.
Я вздыхаю:
– Теперь ты похожа на Одри.
С этими словами тишина опускается на нижний уровень.
Я прекращаю желать обрушения грунта и рассматриваю рытье своего собственного тоннеля. Могу поспорить, что будет не трудно продолбить камень моим ножом...
– Это всегда будет странно между нами, не так ли? – спрашивает Солана.
– Я не знаю. Возможно, со временем...
– Да.
Ни один из нас не кажется полным надежд.
Я не понимаю, что играю с кулоном опекуна Одри, пока Солана не протягивает руку и не касается шнурка.
