Оклик ввинтился в мозг минуя уши.

Высокая фигура отделилась из морока умертвий, выступила вперед. Обрела очертания, утратила прозрачность.

Префект Иерархии склонился перед Эскером, опустился на колени.

– Довольно!

– Отзови их!
– в висках надсадно стучало, лишь чудовищным усилием воли Эскер заставил себя не дрожать.
– Или даю слово, я буду последним, кого сожрет твоя падаль. Долину и руины закупорят, навесят отвод, ни одна живая душа веками сюда не сунется. Вы - все, до последнего!
– навечно срастетесь с камнями и землей. До истинного конца времен.

– Знаю. Выслушай.

Дознаватель утер пот, отдышался. Огляделся, готовый вновь нанести удар. Но призраки умолкли, бесшумно обступив предводителя.

– Ты прав, человек.

– Человек? Как, уже не "низший"?

Горький смешок эхом ворвался в сознание Эскера.

– Нет, не "низший". Человек.

– Говори.

– Нам нужна свобода. Нам нужно умереть.

Неприкаянное марево затрепетало, страстно повторяя произнесенные слова.

– Знаю. Но для этого наговор требуется снять. Та, что...

– Та, что наложила проклятье , не сгинула вместе с нами, человек. П роклятье она связала кровью – своей и рода своего. Зло за зло, так она решила. Свобода за прощение, так она велела .

Видение подняло иссушенную голову, устремило взгляд на Эскера .

– Мы творили зло.

– Творили зло.
– прошептал хор теней.

– Мы убивали без счета.

– Убивали без счета.- шелестело эхо.

– Сожгли деревню, искали и истребляли. Мы не можем уйти. Нам необходимо...

Запястье снова сжало.

– Что именно?

– Прощение. Того кому мы причинили зло. Того, чья кровь связана.

– Содеянное зло останется вашим. Даровать того, что хотите, я не в силах.
– процедил Эскер.
– В деревушке выжил только один... "низший" и с той, что применила некромантию, родственных уз не имеет.

Дознаватель сморгнул, прогоняя прыгающие перед ним пунцовые точки. Стук в висках бил тараном.

– А значит и я не могу. Да и не в вправе прощать.

– Разве?
– произнес слышанный им прежде голос и в воздухе запахло корицей.

Дознаватель обернулся.

Ксана - слепая старуха из изувеченных Лопухов - стояла в проеме бывших ворот и с аппетитом жевала булочку.

Она не казалась хрупкой и скрюченной. Она не казалась такой уж старой. И больше не была слепой.

Медальона с сапфиром не свисал с ее шеи. А вместе с ним сошла в никуда и иллюзия.

Огромные, сине-зеленые глаза горели. Глаза горели, высвечивая шрам над левой бровью. Глаза горели, на лице ставшим куда моложе, чем ожидал Эскер. На лице, почему-то внезапно обернувшимся таким знакомым.

– Только ты и в силах, дознаватель.
– Ксана не смотрела на Эскера, только на согбенный фантом.
– Только ты и имеешь право отпустить восвояси эту порожденную некромантией муку. Только тебя проклятье не ослушается. Если, конечно, захочешь. Ну а если нет... Старина Блицер свое дело крепко знал, крепче только за воротник закладывал.

– Нет, молю !

– Молчи, остроухий.
– Ксана приблизилась к Эскеру, положила руку ему на плечо, разлив тепло по всему телу.
– Молчи, я говорю.

Эскер смотрел в ее глаза. Как делал когда-то прежде. Давно, очень давно.

– Вспомни, Эскер. Все вспомни. И прости их, если сможешь. И меня, заодно.

***

... копыта проломили Кинеру череп, перемололи ребра, проволокли труп по дороге, нелюбимой куклой отшвырнули в сторону. Икса, крошечное рыжеволосое курносое чудо, самая маленькая из них тро их, привалилась грудью к колодцу. Из спины, чуть ниже лопатки, торчала изящная точеная стрела.

Они все были изящные. Все точеные. Их хозяева звонко окликали друг друга, трелью веселых голосов, в которых даже не звучало злобы. Когда солома на крыше конюшни расцвела алым пунцовым пламенем, они продолжали смеяться.

Мама не вернулась с реки. Мама никогда-никогда не вернется с реки.

А они смеялись. Они смеялись, когда из амбара вылетел Семицветок, добродушный терпеливый конь старосты, весь в пене, ржущий, со свешивающимся набекрень языком. Тогда старший, самый статный из них, с прекрасной сияющей брошью, не переставая смеяться, рубанул битюга по шее, наискось, своей прекрасной сияющей саблей, мерцающим ятаганом. Семицветок захрипев, упал, пена порозовела.