*

"Пижаму, тапочки, зубную щетку, полотенце, мыло... И никаких книжек...
– прикидывала в уме Лариса Васильевна, спеша к выходу.
– Куплю яблок... яблоки наверняка можно".

От волнения она даже не обратила внимания, что вышла не из того здания, в которое входила. Кожно-венерологический диспансер занимал современную трехэтажную постройку. А Лариса Васильевна слетела по ступеням ветхого крыльца одноэтажного домишка на какую-то незнакомую улицу.

*

– Вот они, мои сифилитики в квадратике.
– Нянька Акимовна бросила на матрас стопку желтого белья.
– Тумбочка у тебя совместная с Ванечкой, - Акимовна указала на свежего, русочубого паренька.
– Если понадобится второе одеяло - проси, не стесняйся...

Увы, к великому неудовольствию Ларисы Васильевны, палата была общая для мужчин и женщин. Кроме Вани под стенкой храпел здоровенный детина. "Затылок скошенный... Дебил, наверное!" - с неприязнью подумала Лариса Васильевна.

Койка ее стояла встык с койкой старухи вызывающе болезненного вида. Особенно приковывали внимание ноги, торчащие из-под халата, в шишках и звездчатых, втянутых внутрь рубцах. Приподнявшись на локте, старуха жаловалась соседке:

– Пятнадцатый годок мучаюсь... Чистотелом натиралась и чем посоветують, а болячка то заживеть, то на новом месте выскочить, ноеть, а шишка откроется, и оттуда гной, густой, тягучий. Похоже на чирей, ан не чирей... Я в город поехала к хирургу, а он говорить - костоеда...

"Придется пережить", - вздохнула Лариса Васильевна и прислушалась к разговору в противоположном углу палаты.

– У нас в Векшах, - сказал вдруг мальчик Ваня, - жили три сестры: тетка Лукерья, тетка Варя и тетка Аня...

"Началось, - Лариса Васильевна прилегла на койку и закрыла глаза, - теперь до ночи байки травить будут..."

Впрочем, Ваня рассказывал хорошо:

– На полнолуние забегает тетка Лукерья в хату и кричит, что конец света пришел, дьявол хватает на улице людей и тащит в пекло. Она вообще припадочная, тетка Лукерья... Тетка Варя и тетка Аня ее уложили, стали травой отпаивать и тут видят, что у нее из тела шерсть полезла, на башке рога выросли, а на руках и ногах - копыта, заговорила она из живота мужским голосом бранными словами. Схватили тетки одна кочергу, другая полено и ну выбивать беса из тетки Лукерьи! Выбивали, пока насмерть не забили...

"Жуть какая", - содрогнулась Лариса Васильевна.

В это время в палату заглянул Борзов.

– Лежите, лежите, не вставайте.
– Борзов прямиком направился к Ларисе Васильевне.
– Обустроились? Вот и славно. Вы тут наслушаетесь еще... Фольклор во всей красе...

Держа на отлете руку со шприцем, приближалась Анна Гавриловна. Никогда раньше не видела Лариса Васильевна такого шприца - огромного, из мутного стекла. Борзов поймал ее взгляд.

– Таким надежней. Хоть и ветеринарный, но колет наверняка.

– Никто не смотрит!
– скомандовала противная Анна Гавриловна, и все отвернулись от заголенной Ларисы Васильевны. Тем не менее укол был сделан мастерски.

Лариса Васильевна успокоилась и закуталась в одеяло. Верзила у стены начал историю про столяра, которому мать не позволяла перестелить крышу. Судя по эмоциям, сопровождавшим повествование, история была автобиографичной.

– ...до драк доходило. Он ей: "Мама, надо крышу чинить", а она: "Нет, не надо". Он ей: "Мама, протекает", а она: "Нет, не протекает". Так вот, эта так называемая мать подает сыну мясо или остальные продукты питания, а у него всякий раз после еды печет в животе. Однажды он выпил кипяченой воды, а мать ему: "Не пей кипяченую, а пей сырую - в ней витамины, она полезней", - и подносит ковшик. Он выпил, а она: "Я тебя спровоцировала: и сырой тебе нельзя, ты теперь кровушку свою застудил". У матери сделались кошачьи глаза, а сын только сказал: "Надо крышу чинить", - и взял топор. Мать на двор улизнула и дочке сказала, что сын ее убить хочет, дочка в село, к соседям, соседи пришли, а столяр уже крышу перестелил, а на стрехе - отрубленная материна голова...

Усталость растеклась по жилам Ларисы Васильевны. Ей вспомнилось время студенческой практики в колхозе, сторож дед Тимофей. Он уснул, охраняя ферму, ему приснились немцы, дед открыл пальбу, и оказалось, что он пострелял доярок. На этом воспоминании Лариса Васильевна отключилась.

*

Дневное лекарство прекратило свое действие глубокой ночью. Лариса Васильевна умиротворенно скользила по кромке сна и яви, забавляясь тощими треугольниками заоконного света, дрожащими на стенах.

Внезапно приоткрылась дверь, и в палату крадучись вошел Борзов, а за ним - Анна Гавриловна. В руке Борзова вспыхнул лучик.

– Не шумите, Анна Гавриловна.

– Я стараюсь, дедушка.
– Анна Гавриловна тащила за собой кровать-каталку.

– Спят?
– Борзов мазнул фонариком по восковым лицам на подушках. Лариса Васильевна крепко сплющила веки, стараясь дышать ровно. Сон окончательно покинул ее.

– Как сурки.
– Анна Гавриловна подкатила кровать к мальчику Ване.

– Помогайте же, Анна Гавриловна, - ухал Борзов, - возьмите за ноги... так... так... Подняли... Готово!

Опять проскрипела колесиками каталка, и все стихло.

Лариса Васильевна заскучала от непрошеной бодрости. "Попросить, что ли, димедрольчику, иначе не усну..." Лариса Васильевна осторожно, чтоб никого не разбудить, вошла с постели и вышла в коридор. Точно моль в пустом рукаве, она брела вдоль темного коридора. Из-под одной двери пробивалась желтая полоска и почудились голоса Борзова и Анны Гавриловны. Для верности Лариса Васильевна прильнула глазом к замочной скважине.

*

Борзов, переодетый в ситцевую рубаху, портки и лапти, тренькал на гуслях, Анна Гавриловна, синюшная и страшная, гундосила: