Том 1. Стихотворения 1904-1916
вернуться

Хлебников Велимир
Шрифт:

1916

«Моя так разгадана книга лица…»*

Моя так разгадана книга лица: На белом, на белом – два серые зня! За мною, как серая пигалица, Тоскует Москвы простыня.

1916

«Через строй столетий…»*

Дм. Селегинскому-Петровскому

Через строй столетий, По дороге мигов, На «уру» и на «авось» Пронесите Чернигов И земную ось. И рассудка выводы, И друзья Паливоды, И созвездий гутор, И вишневый хутор, И холмы у млына, И со свайкой мальчика: В ваянья пальцах – Все это глина… А на глине, сном означенный, Ляжет синий чуба дым. Но и усом не моргнет, Вдруг сказав: «Я – сабля. Мщу я вам!» И чубатым волком вскочит И очутится под Киевом.

10 февраля 1916

Петровский парк

Бог XX века*

Как А, Как башенный ответ – который час? Железной палкой сотню раз Пересеченная игла, Серея в небе, точно мгла, Жила. Пастух железный, что он пас? Прочтя железных строк записки, Священной осению векши, Страну стадами пересекши, Струили цокот, шум и писки. Бросая ветку, родите стук вы! Она, упав на коврик клюквы, Совсем как ты, сокрывши веко, Молилась богу другого века. И тучи проволок упали С его утеса на леса, И грозы стаями летали В тебе, о медная леса. Утеса каменные лбы, Что речкой падали, курчавясь, И окна северной избы – Вас озарял пожар-красавец. Рабочим сделан из осей, И икс грозы закрыв в кавычки, В священной печи жег привычки Страны болот, озер, лосей. И от браг болотных трезв, Дружбе чужд столетий пьяниц, Здесь возник, быстер и резв, Бог заводов – самозванец. Ночью молнию урочно Ты пролил на города, Тебе молятся заочно Труб высокие стада. Но гроз стрела на волосок Лишь повернется сумасшедшим, Могильным сторожем песок Тебя зарыть не сможет – нечем. Железных крыльев треугольник, Тобой заклеван дола гад. И разум старший, как невольник, Идет исполнить свой обряд. Но был глупец. Он захотел, Как кость игральную, свой день Провесть меж молний. После цел, Сойти к друзьям: из смерти тень. На нем охотничьи ремни И шуба заячьего меха, Его ружья верны кремни, И лыжный бег – его утеха. Вдруг слабый крик. Уже смущенные Внизу столпилися товарищи. Его плащи – испепеленные, Он обнят дымом, как пожарище. Толпа бессильна. Точно курит Им башни твердое лицо. Невеста трупа взор зажмурит, И после взор еще… еще… Три дня висел как назидание Он в вышине глубокой неба. Где смельчака найти, чтоб дань его Безумству снесть на землю, где бы?

1916

Вербное воскресенье*

Узнать голубую вражду И синий знакомый дымок Я сколько столетий прожду? Теперь же я запер себя на замок. О боги! вы оставили меня! И уж не трепещете крылами за плечами, И не заглядываете через плечо в мой почерк. В грязи утопая, мы тянем сетьми Слепое человечество. Мы были, мы были детьми, Теперь мы – крылатое жречество. Уж сиротеют серебряные почки В руке растерянной девицы, Ей некого, ей незачем хлестать! Пером войны оставленные точки И кладбища большие, как столица, Людей судьбы другая стать. Где в простыню из мертвых юношей Обулась общая земля, В ракушке сердца жемчуг выношу, Вас твердым свистом жалейки зля. Ворота старые за цепью И нищий, и кривая палка, И государства плеч (отрепье) Блестят, о умная гадалка!

1916

Печальная новость*

8 апреля 1916
Как! И я, верх неги, Я, оскорбленный за людей, что они такие, Я, вскормленный лучшими зорями России, Я, повитой лучшими свистами птиц, – Свидетели: вы, лебеди, дрозды и журавли! – Во сне провлекший свои дни, Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое, Тяжелее почерка) И буду шагать по дороге, Отбивая в сутки 365·317 ударов – ровно. И устрою из черепа брызги, И забуду о милом государстве 22-летних, Свободном от глупости возрастов старших, Отцов семейства (общественные пороки возрастов старших), Я, написавший столько песен, Что их хватит на мост до серебряного месяца… Нет! Нет! Волшебницы Дар есть у меня, сестры небоглазой. С ним я распутаю нить человечества, Не проигравшего глупо Вещих эллинов грёз, Хотя мы летаем. Я ж негодую на то, что слова нет у меня, Чтобы воспеть мне изменившую избранницу сердца. Нет, в плену я у старцев злобных, Хотя я лишь кролик пугливый и дикий, А не король государства времен, Как называют меня люди: Шаг небольшой, только ик И упавшее о, кольцо золотое, Что катится по полу.

1916

«Где, как волосы девицыны…»*

Где, как волосы девицыны, Плещут реки, там в Царицыне, Для неведомой судьбы, для неведомого боя, Нагибалися дубы нам ненужной тетивою. В пеший полк 93-ий Я погиб, как гибнут дети.

1916

«Я задел нечаянно локтем…»*

Я задел нечаянно локтем: Просыпайся, веселия дочь! А мост царапал ногтем Пехотинца, бежавшего прочь. Убийцы, под волнами всхлипывая, Лежали, как помосты липовые. Чесала гребнем смерть себя, Свои могучие власы, И мошки ненужных жизней Напрасно хотели ее укусить.

1915, 1916

«Татлин, тайновидец лопастей…»*

Татлин, тайновидец лопастей И винта певец суровый, Из отряда солнцеловов. Паутинный дол снастей Он железною подковой Рукой мертвой завязал В тайновиденье щипцы. Смотрят, что он показал, Онемевшие слепцы. Так неслыханны и вещи Жестяные кистью вещи.

1916

«Табун шагов, чугун слонов!..»*

Табун шагов, чугун слонов! Венков на бабра повесим сонно, Скачемте вместе, Самы и Самы, Много хоботных тел. Десять – ничто. Нас много, друзей единицы. Заставим Горлинок к пушкам снаряды носить. Движеньем гражданина мира первого – волка Похитим коней с Чартомлыцкого блюда. Ученее волка, первого писаря русской земли, Прославим мертвые резцы и мертвенную драку. Шею сломим наречьям, точно гусятам, Нам наскучило их «га-га-га»! Наденем намордник вселенной, Чтоб не кусала нас, юношей. И пойдем около белых и узких борзых с хлыстами и тонкие. Лютики выкрасим кровью руки, Разбитой о бивни вселенной, о морду вселенной. И из Пушкина трупов кумирных Пушек наделаем сна. Вещие юноши уйдут – конец – от глупых старцев, Болезнь возраста. И оснуют мировое государство Граждан одного возраста.