Том 1. Стихотворения 1904-1916
вернуться

Хлебников Велимир
Шрифт:

1915

«Еще сильней горл медных шум мер…»*

Еще сильней горл медных шум мер, Его не каждому учесть, И женщины, спеша на тех, кто умер, Суворовой женщин делают честь. Я вижу войско матерей, Грудными выстрелы младенцами, Чума серчала матерей, Монблан спеша набросить венцами. И некто третий воскликнет «на нож!» В ухо и тем и этим пехотам, И тучи утробных младенческих нош Помчатся на битву, не думая, кто там. Последний любовник прикажет вам: «Пли!», И бич глаз ударит по верным рядам, И каждая девушка молвит: «Мы, девушки, ползали раньше, как тли, Теперь же я мать, и хлыстом материнства в лицо смерти я дам!» И вещей жены рукомойник над тазом, И конницы с Волог, Висел и Кам, И пушек Мусоргский над тайным приказом, Все слилось и мчалось к единым войскам. О, повивальные бабки и мамки И мостовая из мертвых «но-но»! <Кишки> из полков и <кашка> из <камки>, Он и она в зазвеневшем оно! И жен степных из камня баб грусть, Что глыбой выросли стыдливо, Уж украшает знак за храбрость, Желтея тигром, рожью жнива. Я помню, как кто-то в котле броненосца дыру Починил своим телом, без разговора и споро. Жены, в руки детей! И «на уру»! На окопы смерти, на окопы мора! Младенцы, туда же, в стан смерти! Ведь броневые защиты порвут темноглазые дети в яслях скота! Пусть крутится слабо на прежних вер Т Дохнувшая воздухом гибели та! И каждая бросится, вещая хохотом, Вскочив на смерти жеребца, Вся в черном, услышав: «На помощь! Мне плохо там!» – Сына или отца. И люди спешно свои души моют в прачешной И, точно забор, перекрашивают спешно совести лики, Чтобы ноздрёй сумасшествия некто прекрасновеликий, Некто над ухом завыл: «Теперь ты ничего не значишь, эй!» И самые умные, нацепив воротнички, Не знали, что дальше делать с ними? Встав на четвереньки, повесить на сучки Или прочитать на них обещанное имя?

1915

«Вы помните? я щеткам сапожным…»*

Вы помните? я щеткам сапожным Малую Медведицу повелел отставить от ног подошвы, Гривенник бросил вселенной и после тревожно Из старых слов сделал крошево. Где конницей столетий ораны Лохматые пашни белой зари, Я повелел быть крылом ворону И небу сухо заметил: «Умри!» И когда мне позже приспичилось, Я, чтоб больше и дольше хохотать, Весь род людей сломал, как коробку спичек, И начал стихи читать. Был шар земной Прекрасно схвачен лапой сумасшедшего! За мной! Бояться нечего!

1915

Пен пан*

У вод я подумал о бесе И о себе, Над озером сидя на пне. Со мной разговаривал пен пан, И взора озерного жемчуг Бросает воздушный могуч меж Ивы, Большой, как и вы. И много невестнейших вдов вод Преследовал ум мой, как овод. Я, брезгая, брызгаю ими. Мое восклицалося имя. Шепча, изрицал его воздух. Сквозь воздух умчаться не худ зов. Я озеро бил на осколки И после расспрашивал: сколько? И мир был прекрасно улыбен, Но многого этого не было. И свист пролетевших копыток Напомнил мне много попыток Прогнать исчезающий нечет Среди исчезавших течений.

1915, 1916

«Панна пены, панна пены…»*

Панна пены, панна пены, Что вы, тополь или сон? Или только бьется в стены Роковое слово «он»? Иль за белою сорочкой Голубь бьется с той поры, Как исчезнул в море точкой Хмурый призрак серой при? Это чаек серых лёт! Это вскрикнувшие гаги! Полон силы и отваги Через черес он войдет!

1915–1916

«Вы были строгой, вы были вдохновенной…»*

Вы были строгой, вы были вдохновенной, Я был Дунаем, вы были Веной. Вы что-то не знали, о чем-то молчали, Вы ждали каких-то неясных примет. И тополи дальние тени качали, И поле лишь было молчанья совет.

1915–1916

«О! А может, удача моргнет…»*

1
О! А может, удача моргнет Косыми глазами тихони? Гор гнет Под шляпой зари, Зари жестокой, угрюмой. Нас рыбой поймали у тони, Где рыбарь, где невод, где бьются челны, Где молится море угрюмо угрю: мой Жестокою прачкой портянки волны. И лебедя пены угорь поймет, Головкою змея мелькая По мерным волнам непокоя. И выдавят рыбы ячейки тенет… У рыбы есть тоже Байрон или Гете И скучные споры о Магомете!
2
И ежели ветер, сверкая, Ударит терновником море по ранам И гроза засмеется – есть дева такая, Что, смерч пересекши, блистает Кораном. Их ниткою собраны слезы Про гибели чистых малюток. Волос голубые морозы Молю так: Не будьте к нам, людям, жестоки, Катоны немого глагола, У нас есть людские пороки, Не рыбы, не Савонаролы – Пророки, Чешуи мы не знаем, мы голы.
3
Сегодня Я иду беснуясь… Я обручальный день войны и сумасшедших грез Иль Я мученицы тело на ободе колес, Черепа с черепом сводня, А разум хром. Играю камнями, как сумасшедший дом Играет словом «бог». Там в черном глазу завывает пожар И с черных ресниц пылает навеки. Мыслитель Джон Стюарт Милль, В окна прыгая С обугленной книгою, Он знает, что едкая пыль, где он исчез, – твоя! По водосточным трубам верхом Падал, разбитому образу пара, И мертвый упал он, И люди кругом.