Том 1. Стихотворения 1904-1916
вернуться

Хлебников Велимир
Шрифт:

Зверь + число*

Когда мерцает в дыме сел Сверкнувший синим коромысел, Проходит Та, как новый вымысел, И бросит ум на берег чисел. Воскликнул жрец: «О, дети! дети!» На речь афинского посла. И ум, и мир, как плащ, одеты На плечах строгого числа. И если смертный морщит лоб Над винно-пенным уравнением, Узнайте: делает он, чтоб Стать роста на небо растением. Прочь застенок! Глаз не хмуря, Огляните чисел лом. Ведь уже трепещет буря, Полупоймана числом. Напишу в чернилах: верь! Близок день, что всех возвысил! И грядет бесшумно зверь С парой белых нежных чисел! Но, услышав нежный гомон Этих уст и этих дней, Он падет, как будто сломан, На утесы меж камней.

21 августа 1915

Палэ-Рояль

Курган*

Копье татар чего бы ни трогало – Бессильно все на землю клонится. Раздевши мирных женщин догола, Летит в Сибирь – Сибири конница. Курганный воин, умирая, Сжимал железный лик Еврея. Вокруг земля, свист суслика, нора и – Курганный день течет скорее. Семья лисиц подъемлет стаю рожиц, Несется конь, похищенный цыганом, Лежит суровый запорожец Часы столетий под курганом.

1915, <1919>

Жёны смерти*

Три барышни белых и с черепом длинным, Как чайки, за полночи ратью Летели, летели, и спать я Раздумал, услышав: вели нам, Вечерний бродяга, над отмелью Стать черепом, бросить хохол попугая Над костию белой. Нам тот милей, Кто черепу скажет, что радуг дуга я. Рябины сливается иней. Летаем навеки над миром. И, спрошены милым разиней, Охвачены, вещие, осени пиром. Но мира теней нам не жаль вьюг. Услышаны сумрачным вечера морем, Заспорим, закрытые шалью, Повторим со смехом: мы морим. И ветер поет похороннее, А море сверкает мертвецкою. И мы, восхитившись тихонею, Умчимся с улыбкою светской. Ты милый, с тобой мы же на «ты», Нас трое прекрасно женатых. Рыдает ли лебедь ночной темноты, И мы в этой стае пернатых. Три паруса серых по небу, и червь Всходил на ладью пира смерти один. В глазницах пустых паутинная вервь. Он дышит, он смотрит, он жен господин. И смотрит на нас через руку помор, И скажет нам: заступ готовьте, идем к мечу мы Смерть, черная немочь и мор Обещаны девой чумы. Готовьте холсты гробовые! Забудьте о песнях и так! Вперед я зову вас, живые! На веко навеки холодный пятак! Перун, ну, дай мне молоток, Шары, нет, мало, мало… так. В шары ударом рокоча, Вернул с проворством ловкача. Морского прибоя тележка По отмелям черным стучала, И воронов стаи ночлежка, Увидя орлана, кричала. И с орланьего пера В море каплю пера влей. Слышишь, – осени пора – Стон могучий журавлей. Удар молотка об разбойника, С полоскою черной шары, А море волною покойника Стучалось в людские пиры.

22 сентября 1915

Признание («Вы помните ивы…»)*

Вы помните ивы, Там, где морские виднелись кочевья? И вы (Вдруг побледневши, я понял, что гнев я) Берите вновь стрелу, пращу, Ругая, и мчитесь за вепрем. И я, став долиной, прощу, Что лег неподвижно в траве прям. Посеребренная зимою, Вы – камень охоты на миг. Я морем печали замою И скроюсь в сказанья из книг. И все же воскликну я в час свой: «Охотница строгая, здравствуй!» Пусть здравствует, трепет неся, тетива, Где скачка за лосем еще не наскучила, И эта охота, где тетерева Летят на неумное чучело. «Мы вам пришлем Ваш шлем. Помните наших друзей». Я рад, что он из ниток, как Тезей, И мне опорой будет палка – Одно лишь слово ваше: «жалко».

1915

«И снова глаза щегольнули…»*

И снова глаза щегольнули Жемчугом крупным своим, И просто и строго взглянули На то, что мы часто таим. Прекрасные жемчужные глаза, Звенит в них утром войска «вашество». За серебром бывают образа, И им не веровать – неряшество. Упорных глаз сверкающая резь И серебристая воздушь. В глазах: «Певец, иди и грезь!» – Кроме меня, понять кому ж? И вы, очаревна, внимая, Блеснете глазами из льда. Взошли вы, как солнце в погоду Мамая, Над степью старою слов «никогда». Пожар толпы погасит выход Ваш. Там буду я, вам верен, близь, Петь восхитительную прихоть. Одеть холодных камней низь. Ужель, проходя по дорожке из мауни, Вы спросите тоже: «Куда они?»

1915

«Эта осень такая заячья…»*

Эта осень такая заячья, И глазу границы не вывести Осени робкой и зайца пугливости. Окраскою желтой хитер Осени желтой житер. От гривы до гребли Всюду мертвые листья и стебли. И глаз остановится слепо, не зная, чья Осени шкурка или же заячья?

1915

«Девы и юноши, вспомните…»*

Посв. Вере Б.

Девы и юноши, вспомните, Кого мы и что мы сегодня увидели, Чьи взоры и губы истом не те, А ты вчера с позавчера, увы, дели. Горе вам, горе вам, жители пазух, Мира и мора глубоких морщин, Точно на блюдах, на хворях чумазых Поданы вами горы мужчин. Если встал он, принесет ему череп «эс», Вечный и мирный, жизни первей! Это смерть пришла на перепись Пищевого довольства червей. Скажите, люди, да есть же стыд же! Вам не хватит в Сибири лесной костылей, Иль позовите с острова Фиджи Черных и мрачных учителей И проходите годами науку, Как должно есть человечью руку. Нет, о друзья! Величаво идемте к Войне-Великанше, Что волосы чешет свои от трупья. Воскликнемте смело, смело как раньше: «Мамонт гнусный, жди копья! Вкушаешь мужчин a la Строганов». Вы не взошли на мой материк! Будь же неслыхан и строго нов Похорон мира слепой пятерик. Гулко шагай и глубокую тайну Храни вороными ушами в чехлах. Я верю, я верю, что некогда «майна!» Воскликнет Будда или Аллах. Белые дроги, белые дроги, Черные платья и узкие ноги! Был бы лишь верен, вернее пищали с кремнями, мой ум бы. Выбрал я целью оленя лохматого. За мною, Америго, Кортец, Колумбы! Шашки шевелятся, вижу я мат его!

1915

«Где волк воскликнул кровью…»*

Где волк воскликнул кровью: «Эй! Я юноши тело ем», Там скажет мать: «Дала сынов я». Мы, старцы, рассудим, что делаем. Правда, что юноши стали дешевле? Дешевле земли, бочки воды и телеги углей? Ты, женщина в белом, косящая стебли, Мышцами смуглая, в работе наглей! «Мертвые юноши! Мертвые юноши!» – По площадям плещется стон городов. Не так ли разносчик сорок и дроздов? – Их перья на шляпу свою нашей. Кто книжечку издал: «Песни последних оленей», Висит рядом с серебряной шкуркою зайца, Продетый кольцом за колени, Там, где сметана, мясо и яйца. Падают Брянские, растут у Манташева. Нет уже юноши, нет уже нашего Черноглазого короля беседы за ужином. Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам!