Шрифт:
На траве под ветвистой шелковицей сидит дядя Герасим. Он курит и не сводит глаз со своего сына, который с громкими возгласами «Гоп-па! Гоп-па» подбрасывает в воздух и ловит маленькую дочь. Девчурка смешно дрыгает ножками, визжит и хохочет. Здесь же стоит невестка Герасима, чернобровая Машико. Она кусает губы и украдкой смахивает слезы.
Асало Гудавадзе пристроился на лестнице клуба. Рядом с ним — сын, у ног парня — молодая женщина. Она уткнулась лицом в колени мужа и не переставая плачет.
— Ты ее к родителям не отпускай, батя! — наставляет парень Асало и нежно гладит жену по голове.
— Никуда я ее не отпущу, сынок! — обещает Асало.
— Слышь, Маргарита, не оставляй папу! Жалко старика!
Женщина плачет.
— Я скоро вернусь, отец!
— Конечно, сынок!
— Ну, хватит, перестань! Не я один иду в армию!
Маргарита плачет громче. Парень обнимает, ласкает жену.
— А ты, сынок, не очень-то… того… Не погуби себя по глупости, будь осторожен! — просит сына Асало.
— Не бойся, батя! Вот те крест: привезу тебе голову Гитлера! — улыбается парень.
— Брось ее свиньям! Сохрани-ка лучше собственную!
Женщина плачет.
— Так ты присмотри за ней, батя, ладно? — просит сын.
— Да ты что! Одурел? — обижается отец.
— Батя!.. — мнется сын.
— Говори, сынок!
— Месяц-другой еще ничего… А потом… Не посылай ее за водой и дровами… И на мельницу…
Асало кивает головой.
— Сама не скажет, знаешь ведь ее характер… Не позволяй ей таскать тяжести…
Асало понимающе улыбается:
— Да ладно… Что я, маленький?
Лука свертывает и никак не может свернуть цигарку. Руки у него дрожат, бумага рвется, табак рассыпается. Я беру из его рук кисет, кручу самокрутку, протягиваю. Лука глазами благодарит меня и жадно затягивается. Теперь у него дрожат губы.
— Сосойя, как мне быть с моим Кукури, а? — спрашивает меня Лука.
Что ему ответить? Кукури стоит, окруженный подвыпившими сверстниками, и рассказывает им что-то смешное. Ребята ржут.
— Обреют их всех! — сокрушается Лука.
— Подумаешь! Нам в классе тоже велят стричь головы наголо! — успокаиваю я его.
— Герасиму что? У него вон какая крепенькая внучка на руках. А у меня кто? Кто остается у меня?
— Кукури скоро вернется, дядя Лука!
— Эх, Сосойя, дорогой мой, все не вернутся…
— Все вернутся! — говорю я, потому что уверен: так оно и будет. Я еще не знаю случая, чтобы не вернулся человек, призванный в армию.
Я направляюсь к группе молодых. Они обступают меня, улыбаются, обнимают, целуют. И я тоже улыбаюсь и целую их.
— Уходишь, Анзор?
— Ухожу, Сосойя!
— Вернешься?
На груди у Анзора плачет его невеста Маквала. Она повторяет мой вопрос:
— Скажи, Анзор, ведь вернешься?
— А как же!
— А ты, Никуша?
— И я вернусь, Сосойя! А ты не поедешь с нами?
— Кому он нужен! — смеется Абибо.
— Не моя же вина! — оправдываюсь я.
— Гляди, Сосойя, сколько здесь девок! Оставляем этих коз на твое попечение! Побереги их, как бы шакалы не съели! — смеется Джумбер.
— Все шакалы, сколько вас тут, едут в армию, кто же их съест? — отвечаю я.
Девушки смеются. Я иду дальше.
— Кого ты провожаешь, Сосойя? — спрашивает Тамаз.
— А ты разве не едешь?
— Еду, конечно!
— Вот тебя и провожаю!
Тамаз обнимает меня, целует и спрашивает шепотом:
— А кого провожает твоя тетушка Кето?
Тетя и Датико-бригадир стоят у ограды. Датико что-то творит тете, которая внимательно слушает его. Я смотрю на них. Датико бледен. Он берет тетю за руку, и тетя не пытается отстранить его. Так стоят они, почти касаясь друг друга, и тетя, как никогда, напоминает мне изображенную на старой иконе богоматерь. Но теперь я не боюсь, что она выйдет замуж, что кто-то посторонний отнимет ее у меня. И потому я не подхожу к ней. Тетя чувствует мой взгляд, оглядывается. Оглядывается и Датико.
— Сосойя, иди сюда! — зовет он.
Я подхожу и становлюсь рядом с тетей.
— Ты что, обижен на меня? — спрашивает Датико и треплет меня за волосы.
— Очень мне нужно обижаться… на тебя! — отвечаю я и собираюсь уходить.
— Погоди, побудь с нами!
Я остаюсь.
— Ну вот, я иду на войну!
— Все идут!
— Так ты присмотри за тетей! Ты уже мужчина!
— Обойдусь без твоих советов!
— Знаешь ведь, как я люблю твою тетю!
— Я сам ее люблю больше тебя!