Шрифт:
— Я скоро вернусь, Сосойя, и потом мы будем всегда вместе!
— Все вернутся и все будем вместе!
— Нет, Сосойя, вернутся далеко не все!
— А вот увидим!
Во двор входит новая группа молодежи. Окружив тесным кольцом красивую, с огненно-рыжими волосами девушку, ребята громко поют
На войну мой милый едет, Я за ним последую, Вместе мы домой вернемся — Ждите нас с победою!После полудня на балкон клуба вышел военком района и произнес речь. Запутавшись в причинах и последствиях первой мировой войны, он с ходу переключился на анализ фактов, обусловивших начало второй. Он сровнял с землей фашистскую Германию. Крепко доставалось также Италии и Японии. Военком так убедительно рассказывал об успехах наших войск, о сокрушительных ударах нашей авиации, артиллерии и, особенно, кавалерии, которая, по его словам, вот-вот должна была вступить в Берлин, что готовые к отправке на фронт парни чуть было не разошлись по домам.
Как только, военком закончил свою речь, духовой оркестр грянул туш. А потом оркестр вдруг умолк. Музыканты бережно сложили инструменты на траву, по очереди расцеловали старика маэстро и вскочили на грузовики.
Народ хлынул к автомашинам. Раздались возгласы:
— Значит, едешь, Анзор?
— Не ленись писать письма!
— Смотри, сынок, будь осторожен!
— Побереги себя, не губи старика, дорогой!
— Лезь скорей в машину, Амиран, а то кончится без тебя война.
— Заводи же, черт тебя возьми, нет больше моих сил!
И вдруг словно померкло солнце, словно наступила ночь, словно в мире что-то изменилось… Десять грузовых автомашин увозили в неведомое часть нашей крови и плоти — цену той огромной любви, которой мы, люди, любили родную землю. И теперь, мы, матери, жены, отцы, сестры, дети, принесшие эту жертву, толпились у грузовиков, и лишь старик маэстро стоял одиноко, закрыв лицо руками, среди лежавших на зеленой траве инструментов, и плечи у него дрожали.
Машины двинулись.
В тот день впервые увидел я столько испуганных людей со слезами на глазах, впервые увидел плачущую тетю.
День этот был похож на морской отлив, после которого на берегу остаются рыбы, раковины и щепки…
Я лежу с раскрытыми глазами в темной комнате и шепчу:
— Тетя!
— Да?
— Спишь?
— Нет.
— Уехал Датико…
— Все уехали!
— Поедут еще?
— Многие поедут.
— А если Датико не вернется?
— Спи!
— Что, если он не вернется?
— Многие не вернутся…
— А занятия в школе будут?
— Будут…
— А свадьба Жорика завтра будет?
— Будет, все будет!
— Тетя!
— Отстань, Сосойя!
Я засыпаю. На этот раз я не вижу снов.
Xатия
Начало войны прежде всего сказалось на делах нашего магазина. С прилавка исчезли сперва сахар, спички, затем — одно за другим — масло, мыло, соль, керосин, хлеб.
Наконец исчез сам продавец Ласа.
Потом стали зарастать травой кукурузные поля… Перестал вертеться один из трех мельничных жерновов… Кончились дрова, и тетя Матрена попросила меня срубить у нее во дворе дерево с вьющимся по нему «адесой» [15] . Люди забыли про традиционные гулянья и праздники… Опустели лари с мукой, и настал день, когда тетя испекла мчади из непросеянной муки… А спустя месяц нас взбудоражили душераздирающие причитания женщины, и на селе появилась первая вдова в трауре…
15
«Адеса» — сорт винограда.
По утрам не будил сельчан повелительный крик бригадира Датико:
— Выходи, Андройя!
— Не ленись, Эдемика!
— Сосойя, протри глаза!
— Минадора, окати-ка водой своего бездельника!
Теперь каждый день с рассветом на пригорке появлялась бригадир Ксеня и, приставив ко рту руки трубой, начинала вопить на все село:
— Матрена-а-а, хватит спать!
— Машико-о-о, выходи на чай! [16]
— Маргарита-а-а, ступай на ферму!
— Сосойя-а-а, чтоб ты оглох, паршивец!
16
Подразумевается чайная плантация.
— Гера-а-а-сим, у-у-у-у!
На работу звали всех, и на работу выходили все, кто мог работать… Не звали лишь Хатию — дочь Виссариона Шаликашвили. Но в этом не было нужды: Хатия вставала раньше всех. Уложив венцом на голове золотистые косы, она шла на чайную плантацию, громко здоровалась со всеми, становилась в ряд и начинала осторожно срывать нежные побеги, ощупывая каждый из них своими красивыми, тонкими пальцами.
Если мы работали на прополке кукурузы, Хатия, став на колени, руками вырывала траву. Или же садилась на краю делянки и молча всматривалась куда-то вдаль, в бескрайнюю синеву неба. И улыбалась огромными голубыми глазами.
Хатия улыбалась всем и всему. Она без слов понимала всех. Она радовалась чужим радостям и переживала чужое горе. Она была удивительно умна и на редкость сообразительна, знала все, что происходило на селе, и умела давать людям советы, всегда добрые, правильные и удачные. И потому все любили Хатию.
Хатия была моей ровесницей. Мы вместе ходили в школу, сидели рядом на задней парте, повторяли хитроумные уравнения, выводимые учителем мелом на доске. Хатия никогда ничего не записывала. Она все запоминала наизусть и считалась лучшей ученицей в нашем шестом классе, лучшей и самой красивой. Хатия никогда не смотрела людям в лицо — взор ее был устремлен в пространство.