– И где они это узнают?

Петр Игнатьевич помрачнел.

– Тоже верно. Ничего ж нет.

– Значит, надо сайт делать!

– Да-да, - сказал Петр Игнатьевич задумчиво. Поднявшись, он включил плиту, налил и поставил греться чайник.
– Знаешь, Костя, я вспомнил, почему не сделал эти карточки сам. Они подпадают под статью об искажении истории.

Несколько секунд я ошарашенно хватал воздух ртом.

– Петр Игнатьевич!
– прорвало меня затем.
– Какое же это искажение! Это же правда! Это же мы победили!

– И как ты докажешь?

– Календарь!

– Его изымут. Он пропадет. И в лучшем случае нас объявят фантазерами. Будет официальная позиция: мы принижаем роль американских солдат, выпячивая собственные, не понятно откуда взявшиеся достижения. Сколько историков набежит! Все с пеной у рта будут ссылаться на зарубежные монографии, мемуары и энциклопедии, нас закидают враньем и полуправдой. Главное, Костя, орать погромче...

Я сжал кулаки.

– Получается, мы не победили? Получается, у нас украли всю нашу историю? Но почему парламент, правительство...

– Понимаешь, Костя, они выторговали людям сытую жизнь. Никакого противостояния и напряжения. Соединенные Штаты - друг, партнер и старший брат. Технологии, гаджеты, автоматические заводы. Разве ради мира и благоденствия нельзя поступиться кусочком истории? Оказалось, можно. Оказалось, что по чуть-чуть как бы и не больно. Там кусочек, здесь кусочек. Поменьше, побольше, плавно и размеренно. Ну, не было победы Александра Невского и не было, бог с ним! Не было обороны Орешка, не было защитников Осовца, не громили мы армии Сигизмунда, Карла, Наполеона, не освобождали Европу от турок, не брали Крым, не ходили в Сибирь, не объединяли народы.

– Я ничего этого не знаю, - сказал я.

Петр Игнатьевич печально улыбнулся.

– А кто сейчас это знает, Костя? Это уже табу. Этого нигде нет, кроме как, наверное, в сельских клубах каких-нибудь заброшенных поселков. В тайге, на севере. И то, если там сохранились книжки или журналы советской поры, а не нынешняя развлекуха. Сейчас сытая жизнь, Костя. Ешь, спи, потребляй. А человеческому нутру другого и не надо. Душе надо, только ее вместе с историей - по кусочку. Еще в небо хоть позволяют глядеть, а не в корыто.

– Значит, мы проиграли, - мертвым голосом сказал я.

– Я передам вам свою библиотеку, - сказал Петр Игнатьевич.
– Вы станете ее хранителями. Ты, Игорь, Саша.

– Зачем?

– Чтобы вы знали и когда-нибудь...

– Петр Игнатьевич!

Я поймал ворот его рубашки.

Мне часто пеняли на взрывной характер. Я и сам позже, отойдя, раскаивался в поступках, которые совершал в какой-то дурной, жгучей пелене, когда только боль и обида жили в мое сердце.

Я встряхнул Петра Игнатьевича как куклу.

– Петр Игнатьевич, - зашипел я, - это же капитуляция! Перед Америкой, перед тем, что мы... вы были. Вы не видите, что сытая жизнь - это лишь приманка? Нас сомнут, нас переварят, нас выбросят. Год, два, пять, и нас станет можно брать голыми руками. Нас уже можно брать!

– Я вижу, - сдавленно ответил Петр Игнатьевич.
– Но это не капитуляция, Костя, это уход в подполье. В партизаны.

Я рассмеялся и опустил руки.

– Петр Игнатьевич!

Мне стало горько.

Я увидел вдруг худого старика, глядящего на меня испуганными глазами. Он искренне не понимал, что подполье и партизаны находятся только в его голове.

– Костя...

– Люди должны помнить!
– решительно сказал я.

– Костя, в жизни России были сложные моменты, жуткие, трагические, но она всегда находила силы для возрождения. Не торопись. Я думаю, у страны все еще впереди. Поэтому и предлагаю...

– Вы надеетесь на чудо?
– спросил я.

Петр Игнатьевич пожал плечами.

– В том числе, Костя, в том числе. Был такой русский немец, Христофор Миних. Он сказал, что Россия, должно быть, управляется самим Господом, иначе не понятно, как она существует.

– Ну, да, надейтесь!

Я поднялся, выскочил в прихожую, но, надевая куртку, не смог не вернуться.

– Петр Игнатьевич, не дадите мне на время ваш календарь?

Ни Сане, ни Семке, ни Лехе, ни, тем более, Игорю я ничего говорить не стал.

Пришел домой и заперся в своей комнате. Благо, у меня там стояли и компьютер, и сканер с принтером.

Отец постучал, побрякал кулаком в дверь, увещевая, извиняясь за прошлое, говоря, что я тоже не прав и должен его понять, но скоро отстал. Наверное, вспомнил, что у меня болезнь личностного роста.