Однажды на базаре ко мне подошел высокий человек в черном длинном пальто, у него с плеча на плечо бегала белка. Он купил у меня всю картошку и два пучка зеленого лука. Я освободилась раньше всех и пошла ходить по базару. Я опять оказалась возле старика с лошадками. Он улыбнулся, будто мы были давно знакомы. Я взяла в руку лошадку, она была с черными блестящими глазками, с длинным хвостом из настоящего конского волоса, с гривой и с маленькой челочкой на лбу, а старик улыбался и говорил:

— Купи, уступлю подешевле.

Жене никто никогда не покупал никаких игрушек. Я вынула из-за пазухи узелочек с денежками и отсчитала старику, но тут же подумала: меня будут дома ругать, а Лида и Оля по дороге домой давали мне всякие советы, они предлагали сказать, что я потеряла деньги или что у меня их украли, но я решила не врать, я молюсь за маму, а Бог за вранье накажет еще больше.

Дома я отвела Женю в маленькую комнату, никого не было, там я отдала ему лошадку, он запрыгал, захлопал в ладоши и побежал показывать ее всем. Мне никто ничего не сказал, а старая бабушка смастерила для лошадки хомутик, седелко и даже сделала из коробочки из-под немецких сигарет тележку, а из пуговиц она приделала колесики, и Женя вечером лег спать с лошадкой.

В середине лета дедушка стал ездить на лошади на базары.

В субботу он ехал в Вырицу, покупал там несколько буханок немецкого хлеба, тетя Айно и тетя Лиза делали маленькие бутерброды, которые дедушка в воскресенье вез на другой базар, в Гатчину, иногда он брал с собой Ройне, но Ройне очень не любил ездить по базарам. Дедушка привозил с базара много денег, он вываливал их на обеденный стол и звал нас считать. Я с Арво считала пятерки и десятки, а Ройне все крупные деньги. Однажды к нашему столу подошел дядя Антти, он постоял около нас, заулыбался и сказал дедушке:

— Недаром тебя большевики раскулачили, вон как рвешься разбогатеть. А дедушка ответил:

— Да, оно теперь богатство: две буханки хлеба за день — весь барыш.

Но в то лето мы уже не сушили картофельную шелуху и не мололи ее на ручных жерновах.

Немцы устраивали на дорогах облавы, они арестовали дедушку и Ройне. Их обыскивали и нашли бутерброды, немцы что-то кричали про партизан, а потом завели их в деревню Сабрино и заперли их там в сарай. Наши сабринские родственники пришли нам сказать про это, дядя Антти и тетя Айно пошли в Сабрино. Дядя вместе с нашими родственниками оторвал доски в стене сарая и выпустил их. Немцы же куда-то ушли и увели нашу лошадь, но те же родственники нашли ее и ночью пригнали к нам.

СНОВА ИСПАНЦЫ

Целые дни с утра до вечера бабушка и тети серпами жали рожь, я носила им еду в поле. Пообедав, они отдыхали на снопах. Я собирала посуду, прятала в тень бидончик с квасом или с простоквашей и отправлялась обратно домой. Жали у нас только женщины. Они уходили рано утром в поле, и в деревне наступала тишина. Казалось, все чувствуют, как тяжело работают женщины.

Вечером на закате к нам снова пришли испанцы. Их сапоги были в белой пыли от наших дорог, а лица были черные, загорелые. Они, как и раньше, разбили свои палатки возле домов. Мы, ребята, опять стали ходить на их кухню за едой и вообще целыми днями крутились возле их палаток.

У всех на бывших приусадебных участках была посеяна рожь или овес, чтобы дать отдохнуть земле, на которой во время колхозов высаживалась только картошка. Теперь за домами жали женщины. Испанцы стали подходить то к одной, то к другой. Они просили немного пожать, делали они это очень ловко и быстро. Оказывается, в Испании жнут мужчины. У Антюн Хелены, которая жила одна после того, как попала на мину ее дочь Кайсу, два солдата в один день сжали весь участок.

По воскресеньям я могла спать дольше, но будили ласточки. Они громко щебетали перед тем, как улететь в теплые страны. Их гнезда были над моим окном, над головой. Ласточки, как маленькие истребители, взвивались вверх и камешками падали вниз и опять устремлялись вверх.

В то утро после завтрака, бабушки ушли к кому-то молиться.

Я помыла посуду, подмела полы и пошла к Лиде. Издали я заметила того черноглазого кудрявого испанца, который приходил к нашим солдатам, когда я шла из леса с корзинкой брусники. Брусника была спелая, красная, я угостила солдат, которые жили в палатке около нашего дома, этот тоже протянул руку. Ягоды им показались кислыми, они смешно морщились. А теперь он сидел на траве у дороги, возле дома Вяйнен Айно. Я хотела быстро пройти мимо, но он встал и сказал по-русски: «Я не собака, я не укушу», — и взял меня за руку, но я выдернула руку и побежала в дом Вяйнен Айно, но он догнал меня в сенях и хотел поцеловать. Я начала так крутиться, что зацепила плечом за гвоздь и порвала платье, тогда он снова взял меня крепко за руку, привел на лужайку, вынул иголку с ниткой и зашил мне платье, а потом вытащил из кармана своей гимнастерки фотографию, на которой была красивая девочка, он показывал на нее, а потом на меня и что-то быстро говорил. Я ничего не понимала, тогда он вынул маленький словарик и сказал: «сестра», а потом хотел сказать «похожа», но у него это слово не получилось, и он дал мне самой прочесть из своей книжечки. Его сестре было тоже двенадцать лет, но она совсем не была похожа на меня. По дороге все смотрели на нас, мне стало нехорошо, я встала и пошла к Лиде. Он начал насвистывать «Катюшу».

Вечером после ужина дядя Антти обратился ко мне и Арво:

— Ну, кто из вас сбегает на ригу посмотреть, как там сохнут снопы? Надо будет подняться по лесенке вверх и сунуть руку поглубже в солому.

Я знала, что мне придется пойти, и, действительно, Арво сказал, что он боится идти в темную ригу, а Ройне тут же начал меня подзуживать:

— Ты же говорила, что ничего не боишься.

Было пасмурно и абсолютно темно, ни одной звезды не было на небе.

Я побежала по холодной сырой тропинке вдоль берега Хуан-канавы к риге, с силой дернула тяжелую дверь, она страшно скрипнула, у меня от страха одеревенели ноги, но я заставила себя перешагнуть порог душной жаркой риги, нащупала лестницу и поднялась наверх. Мои колени так дрожали, что лестница зашаталась. Вверху я засунула руку в горячую солому, она там, внутри, была влажной, потом я кое-как спустилась вниз и выскочила на улицу. Около нашего сарая я наступила на что-то твердое, ноге стало больно, но я не остановилась, а ворвалась прямо на кухню, спряталась в темный угол, чтобы никто не слышал, как я дышу. Но дядя Антти заметил меня и спросил: