Вечером мы поплыли. В трюме было тепло, и мы заснули. Утром корабль довольно сильно качало, многие уже вышли на палубу, некоторых начало тошнить. Я тоже поднялась наверх. Вдруг низко над пароходом пролетел советский самолет. Солдаты стали наводить зенитные орудия, он улетел.

В этой панике и суматохе Хильма со своим братом Тоби потеряли собачку, которую они везли из дома, они так хорошо всю дорогу ее прятали, что никто ни разу ее не видел, и сегодня она была у Тоби за пазухой. Но его кто-то толкнул, собачка выпала и побежала в сторону, где были немцы. Как только кончилась паника, Тоби пошел ее искать.

Я тоже пошла с ним, но собачку уже тащил немец к борту парохода. Тоби показал рукой, что это с повторял: «Nicht, nicht», но немец бросил ее за борт. Собачка долго плыла, ее то поднимало высоко на волну, то совсем накрывало волной, а потом она исчезла.

Мы спустились в трюм, женщины распределяли финские галеты и масло, которое нам туда спустили два немецких солдата, потом нам принесли несколько больших медных чайников с горячим сладким чаем, было необыкновенно вкусно, но пароход качало, и пить чай было почти невозможно.

Убрали еду, в другом углу трюма женщины запели псалом. Брат позвал меня на палубу. Наверху слов песни не было слышно, но казалось, что весь железный пароход гудит, как громадный орган. Этот мотив я раньше слышала, последние строчки я хорошо понимала:

Kun raniaan saapuiaan, kun raniaan saapuiaan

[27]

.

Они там пели о божьем береге счастья.

К вечеру волнение и качка усилились. На гребнях громадных, величиной с дом волн появилась белая пена и маленькие фонтаны брызг. Волны с силой и шумом ударялись о бок корабля, вода стала залетать на палубу, теперь уже большинство болело морской болезнью, в трюме было душно и ужасно пахло. Ночью погода успокоилась, мы долго спали, а утром нам опять дали галеты с маслом и чай с кусочком сахара.

ФИНЛЯНДИЯ

Кто-то с палубы крикнул: «Финляндия!».

Все, кто только мог ходить, бросились к трапу. Наверху была яркая солнечная погода, мимо плыли острова с красными домиками. Мы стояли молча, прикрыв глаза козырьками ладоней, будто видели сказку, а островам не было конца. Иногда на зеленом островке был всего лишь один дом, это было непонятно и удивительно. Наконец какая-то женщина проговорила:

— Как это люди живут так далеко друг от друга, где они покупают еду и одежду? Неужели у всех есть моторки? А если буря? Интересно, где они находят друг друга и женятся?

Никто не ответил. Зеленовато-серая вода покрылась золотой рябью, больше никто ничего не спрашивал, все равно некому ответить, люди по одному тихо стали спускаться обратно в трюм. Там опять давали сладкий чай, галеты с маслом и еще дали сыру. Я даже забыла, что есть на свете сыр.

После ужина мы с Ройне и старшей тетей Айно снова поднялись на палубу. Теперь ничего не было видно, кроме страшной черной воды и звезд в темно-синем высоком небе. Было холодно, мы стояли, прижавшись друг к друг другу, накрывшись одеялом. Нам начало казаться, что пароход сильно замедлил ход, был слышен плеск воды, мужской голос с силой прокричал: «Приготовьтесь, подъезжаем к порту Раумаа!». Нас перевезли с корабля на лодках, потом мы шли по скользким шатким доскам, из-под которых выплескивалась вода. Вдруг мои ноги встали на землю, она показалась странно твердой, хотя меня еще шатало. Было темно, нигде ни огонька. Мы столпились возле кирпичной стены. Сильный женский голос велел идти за ней. В руке она держала фонарик. Мы, хватаясь друг за друга, шли по булыжной мостовой. Прошли небольшие ворота трехэтажного дома, открылась дверь, в освещенном ярким электрическим светом проеме двери стояла женщина. Улыбаясь, она пригласила нас в дом.

В комнатах были сколоченные из свежевыструганных досок нары. Было чисто, никто не бросился занимать места. Вошло еще несколько женщин, одетых в серые военные формы. Они велели нам занять места на нарах, хотелось успеть захватить верхнюю полку, но бежать было неудобно, и я подошла к лесенке, чтобы подняться, но Ройне указал пальцем на свои вещи, которые уже были там.

Утром дали геркулесовую кашу с холодным молоком, а потом всем сделали уколы и отправили в баню. Нам разрешили мыться, кто сколько хотел, и даже можно было постирать белье и высушить его в парилке, где дезинфицировали всю одежду. Потом детям выдали ботинки на толстой деревянной подошве. Сначала ноги в них были, как в колодках: подворачивались, бегать было неудобно. Женщины получили кастрюли и белые эмалированные ночные горшки. Кто-то пустил слух, что в порту дают соленую салаку. Они с кастрюльками и горшками понеслись по городу в порт. Но вечером нам влетело. Оказалось, что у нас карантин, нам нельзя выходить за ворота. Вошла высокая седая женщина, а с ней — две молодые в шинелях. Старшая долго говорила, у нее были ярко накрашенные губы и очень белое лицо, наверное, она пришла к нам из чистого красивого дома. Кухарка за ужином сказала, что она шведка и даст нам деньги. А дядя Антти подтолкнул деда локтем:

— Ну-ка, спец, прикинь, сколько ей Советы отвалили бы?

Дедушка махнул рукой и продолжал есть свою овсянку. Но вдруг отодвинул миску, обтер усы и бороду и чиркнул ладонью по шее.

— Ну, ты уж слишком. Хотя, кто ее знает, это ж ее дом, и денег на всех нас хватает… Расстрел, конечно, за такое.

Вошла женщина в форме и объявила: переезжаем в Киукайси, а сюда прибывает новый пароход с нашими.

Были рождественские каникулы, нас разместили в школе. Школа и все дома вокруг были красные с белыми наличниками окон. За школой был темный еловый лес. Снегу было мало, и мы обнаружили в лесу под елями прихваченную морозом сладкую бруснику, но лес был маленький, и брусника быстро кончилась. А Женя ничего не ел, кроме ягод. Приходилось выискивать каждую ягодку, как иголку в сене. Он чем-то был болен. Наши деревенские редко ходили к врачам, лечились у моих прабабушки и прадедушки, делали массажи, пускали кровь, а тут нам делали уколы и сделали рентген. Оказалось, что у Жени вторая стадия туберкулеза. Тетя отвезла его в Паймио, в детский туберкулезный санаторий. Туда отправили еще нескольких детей, но они были не из нашей деревни.

Финские финны приносили нам подарки: вязаные рукавицы, носки, а Лиде Вирки подарили пальто. Они приглашали нас к себе в дома на кофе и звали мыться в свои бани, но нас было невозможно отмыть, наша одежда была грязная и рваная.

К нам начали приезжать фермеры и увозить людей к себе на фермы на работу. Но мои тети были учителя и не хотели попасть на ферму. Хозяйка нашего лагеря Элла успокаивала их, она обещала помочь устроить нас на фабрику.

Скоро действительно за нами приехал человек с бумажной фабрики. Нас привезли на станцию Кауттуа. Кружась, падали снежинки. На вокзале стояла елка. Было бело, тихо и красиво, как на дореволюционной рождественской открытке, которые я видела у старшей тети. Мы начали выгружаться из вагонов, от наших следов получались черные ямки на снегу. Наши грязные мешки, чемоданы и тюки оказались возле украшенной елки. Пришел священник с двумя женщинами. Мы молча ждали. Священник встал перед нами и произнес: