— Но вы же читаете мысли других людей?

— Иногда.

Гордон понизил голос:

— А почему не мои?

— Не знаю! — Она с нескрываемым раздражением опустила голову на руль.

Но Гордон не сомневался, что она знает. Просто он слишком уж давил на нее. Конечно, кто из них двоих фальшивка, так это она. И ее, а не его надо было вывести на чистую воду. Но, напомнил он себе, она женщина. А к женщинам требуется деликатный подход. Нельзя лезть напролом.

— Может, мне стоит извиниться? — поинтересовался он.

Габриела посмотрела на него исподлобья. В голосе ее прозвучала надежда:

— Вы всерьез?

На взгляд Гордона, он пока не сделал ничего такого, за что действительно нужно было бы извиняться. Поцеловать красивую женщину с бездонными печальными глазами — это еще не преступление, а просто глупость, учитывая, что эта женщина — Габриела Вудс. Но чтобы добиться цели, разоблачить ее…

— Да.

— Тогда, конечно, стоит.

— Хорошо. — Нагнувшись вперед, он накрыл ее руку своей и почувствовал, как она снова вздрогнула. — Простите меня, Габи.

— Ладно.

Ее голос звучал напряженно, чуть ли не срывался, но руку она не убрала. Гордон ощущал трепет ее хрупких, крошечных и теплых пальцев и боролся с собственными чувствами. Он ведь знает, кто она на самом деле. Тогда почему же он испытывает такую нежность? Отчего так отчаянно хочет найти доказательства ее невиновности?

Они замолчали. По крыше и стеклам автомобиля стучал дождь, монотонно и убаюкивающе. Габриела следила за каплями дождя, которые разбивались о стекло, а потом скатывались вниз, поблескивая в свете фонаря. Поглаживая свободной рукой больную ногу, она гадала, почему Гордон все еще не выпускает ее руку. А почему она сама не отнимает ее? Быть может, просто некое чувство подсказывает им, что сейчас хорошо, а что дурно?

— Откуда вы родом? — спросил Гордон через некоторое время.

— Я родилась и выросла здесь. — Она снова потерла ногу, потом попробовала ущипнуть. Ей казалось, что нога распухает, но на самом деле ничего такого не было.

— Я тоже, — вздохнул он. — И вы одна, да?

— Что?

— Вы одна? — повторил он. — Муж не станет преследовать меня, пытаясь выяснить, чем это мы занимались вдвоем в темной машине?

— Хотелось бы мне быть замужем. Тогда бы вы, может, хоть капельку призадумались. Но увы…

Прислушиваясь к ощущениям в ноге, Габриела жалела, что на ней сейчас брюки, а не юбка. Ведь тогда можно было бы точнее определить, где именно болит. Должно быть, с девочкой что-то неладное. Ногу жгло все сильнее.

— А семья у вас здесь?

— В Канзасе. — Она взглянула на него. — А у вас?

— У меня здесь. Мама и Грейс. — Гордон откинул голову на спинку сиденья. — Вы мне ее напоминаете.

— Кого?

— Мою мать.

Габриела хмыкнула.

— Ну да, это именно то, что жаждет услышать любая девушка.

Он усмехнулся. Его усмешка оказалась сногсшибательнее, чем все очаровательные улыбки, вместе взятые.

— Да, пожалуй… Но моя мать совсем особенная.

— Почти все матери такие.

— Предположить ли мне продолжение — «кроме моей»?

— Нет. — Габриела поигрывала свисавшими ключами зажигания. — В том числе и моя.

— Хм. — Ее слова противоречили тону, каким были произнесены. Гордон готов был поспорить, что Габриела находится в натянутых отношениях с матерью. — А как насчет вашего отца?

Она окаменела.

— Я не видела его уже много лет.

В голосе ее слышалась боль. Гордон не мог заставить себя продолжить расспросы. Он ободряюще погладил ей руку.

Лишь через несколько минут, показавшихся ему нескончаемо долгими, он снова взглянул на девушку. В глазах ее все еще читалось напряжение, но она уже овладела собой.

— А вы ведь еще не рассказали, что сообщил вам Шелтон о Лоренсе.

Габриела немного замешкалась с ответом, но все же решила: чтобы Гордон мог принести хоть какую-то пользу, он должен знать, что, собственно, происходит.

В сотый раз она пожалела, что не может читать его мысли. С Шелтоном было то же самое, но совсем по-другому. Она и не пробовала пробиться сквозь его защитный барьер. С Гордоном такой проблемы не возникало. Однако она уже поняла, в чем дело. Это было так просто и вместе с тем так невероятно, что сначала она сама себе не поверила. И однако все объяснялось именно этим: физическое притяжение напрочь заглушало в ней психическую восприимчивость, а потому все ее попытки мысленного проникновения оборачивались полным крахом.