Честно говоря, Гордон еле сдержался, чтобы не овладеть ею прямо здесь, в машине. И это очень ему не нравилось, недостаток самоконтроля приводил его в ярость. Но самым удивительным было то, что несмотря на явное нежелание иметь с ней какие-либо дела, в том числе и любовные, он не мог устоять перед силой своего влечения к этой женщине. Вся беда заключалась в том, что его тело хотело именно ее. И очень хотело. Да что там говорить — он просто изнывал от желания.

— Заткнитесь, Сазерленд, — отрезала она.

— Да что я такого сделал? — На самом деле он, разумеется, понимал что. Девушка никак не могла отдышаться, и ему (точнее, неожиданно проснувшемуся в нем мужчине) это нравилось. Судя по всему, ей не часто доводилось попадать в мужские объятия.

— Может быть, вы все-таки заткнетесь? — Схватив платок, она принялась вытирать запотевшее стекло.

Теперь Габриела уже не выглядела хрупкой и легко уязвимой. Казалось, она вот-вот выцарапает ему глаза. Но он ее не винил. Поразмыслив, он решил на время спрятать жало. Да, спору нет, тело предало его. Но ведь и ее тоже. Они оба были повинны в одном и том же грехе. В обоих горело желание, настойчиво требующее выхода. Ладно, подумал Гордон, разберемся.

— Ну и что вы думаете? — спросил он невинным тоном.

— О чем?

Она так яростно терла одно и то же место на ветровом стекле, что казалось, вот-вот протрет в нем дырку. Накрыв руку девушки ладонью, Гордон мягко остановил ее.

— О поцелуе, Габи, о чем же еще?

Она чуть не задохнулась от негодования, но потом медленно перевела дух. Она больше не сопротивлялась, не пыталась выдернуть руку, казавшуюся в его ладони такой крошечной, такой нежной.

— Мне это не понравилось.

Чувствуя на щеке тепло ее дыхания, он улыбнулся и заглянул ей в глаза, в глубине которых все еще мерцала страсть. Нет, ей это понравилось… и даже слишком.

— Отлично. Мне тоже.

Габриела остолбенела.

— В вас нет ни капли здравого смысла. Вам это кто-нибудь уже говорил? Сперва вы целуетесь с жаром, похожим на пламя ада, а потом утверждаете, будто холодны, как айсберг. Вы всегда такой?

Вместо ответа он протянул руку и откинул прядь волос, упавшую ей на лицо. От этого прикосновения Габриела вздрогнула.

— Сами видите, солнышко, как оно получается.

— Я вам не солнышко.

— Само собой. Но по каким-то причинам, ни мне, ни вам неведомым, наши тела нашептывали друг другу милые пустячки весь день и добрую половину вечера. Нет, не спорьте. Я не слепой, и вы тоже.

— Ну хорошо, не буду. Я-то могу честно признаться, что чувствую. — Она недвусмысленно намекала, что он этого не может. — Вы потрясающе выглядите и держитесь. Как еще может женщина реагировать на такое? Но мне вы не нравитесь, Гордон. Я сама себе буду противна, если позволю себе увлечься вами, отлично зная, что вы из себя представляете. Да вы же просто фальшивка!

— Фальшивка? — В непритворном изумлении он нахмурился. — Я?

— Вы, — не сдавалась она. — Ведь Кэтрин Барнс понравилась вам ничуть не больше, чем я, а вы вели себя с ней так, будто она просто неотразима.

— Если вы уже забыли, Белоснежка, то напомню вам. Это был ваш план: я отвлекаю Кэтрин, а вы тем временем берете книгу.

— Вы не отвлекали, а охмуряли бедную девушку!

— Вовсе нет.

Да что она, ревнует? Невозможно… А вдруг?.. — пронеслось в голове Гордона.

— А как еще это называется? — Состроив преувеличенно любезную мину, Габриела протянула руку и сняла с его щеки невидимую соринку, а потом одарила его такой улыбкой, что мысли его тут же спутались, а в теле запылал жаркий огонь.

— Это называется «снять с щеки соринку». — Голос Сазерленда неожиданно стал хриплым.

— Ну конечно, так оно и было.

— Да, именно так. — Ему захотелось снова поцеловать ее, заставить разделить с ним каждую искру бушующего в нем пламени. Но вместо этого он откинулся назад и перешел в наступление. — С вашим-то даром вы могли бы это и сами знать.

— Мой дар распространяется только на важные вещи, — парировала она. — А вы в это понятие уж точно не входите.

Если это правда, подумал Гордон, с чего бы она так на меня взъелась?

— Значит, вы не можете читать мои мысли? — До сих пор он слегка тревожился на этот счет. Не то чтобы он верил, будто в ее байках о даре заключалась хоть крупица истины, но все же…

Опустив плечи, Габриела потерла висок.

— Не могу.

— А почему? — Гордона до глубины души удивило, что она так спокойно призналась в этом.

— Я же только что вам объяснила.

Потому что он для нее ничего не значит? Нет, так не пойдет. Ведь хотела же она заставить его поверить, будто видит образы людей, вовсе ей не знакомых.