Тициан Табидзе: жизнь и поэзия
вернуться

Табидзе Тициан Юстинович
Шрифт:

АПРЕЛЬ В ОРПИРИ

Солнечным жаром Орпири наполнен, А над садами, где персик с айвою, Солнце качает цветущие волны, Пенное кружево над головою. И, помогая цветенью, кипенью, Будто бы марш над зеленой дорогой, Птицы гремят по садам, словно пеньем Май призывает себе на подмогу. Поле, набухшее в солнечном свете, Гонит по мышцам силу земную, Словно уже прочитало в газете Передовую про посевную. Так от Орпири гулким простором До Чаладиди плывет величанье. Если обрушатся гордые горы, Их этот воздух поддержит плечами. И Арсианский хребет небывалый В льдистой короне сияет до срока, Ждет лишь сигнала, чтоб грянуть обвалом, В пену цветения пеной потока. Так и не ведаю, что означало Вечное пение «Чарирами», Но Имеретия мне зазвучала Близким созвучием — чая и рами. 1926

ЗАЗДРАВНЫЙ ТОСТ («Привыкли мы славить во все времена…»)

Нико Пиросмани

Привыкли мы славить во все времена Нико Пиросмани за дружеским пиром, Искать его сердце в бокале вина — Затем, что одним мы помазаны мирром. Он трапезы нашей почтил благодать: Бурдюк и баран не сходили с полотен. А поводов к пиру недолго искать — Любой для приятельской встречи пригоден. Следы нашей жизни, о чем ни пиши, Изгладятся лет через десять, не боле, А там на помин нашей бедной души Придется сходить поклониться Николе. Заплачет в подсвечниках пара свечей, В трактире накроется столик с обедом… Прошел он при жизни сквозь пламя огней, За ним и другие потащатся следом. Жил в Грузии мастер… Он счастья не знал! Таким уж сумел он на свет уродиться. Поднимем же, братья, во здравье бокал, — Да будет прославлена эта десница. 1926 Тбилиси

«Высоким будь, как были предки…»

Высоким будь, как были предки, Как небо и как гор венец, Где из ущелья, как из клетки, Взлетает ястреба птенец. Я тих, застенчив и растерян. Как гость, робею я везде, Но больше всех поэтов верен Земле грузинской и воде. Еще над бархатом кизила Горит в Кахетии закат, Еще вино не забродило И рвут и давят виноград. И если красоте творенья Я не смогу хвалы воздать, Вы можете без сожаленья Меня ногами растоптать. Высоким будь, как были предки, Как небо и как гор венец, Откуда, как из темной клетки, Взлетает ястреба птенец. 1926

«Трижды существуя…»

Трижды существуя, Я крещен втройне, Смерть придет впустую В первый раз ко мне. Я в конец плачевный Верить не могу, Видя ежедневно Выси гор в снегу. В третье посещенье Буду я — полей Сжатых совершенней, Яблока спелей. 1926

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

Сиони рядом был — Вблизи от Вавилона, И кедра аромат На крыльях ветра реял, И сторожил Кавказ Надменно, непреклонно Народов и племен Затворенные двери. Да, плач — всегда есть плач, А плач о доме — вдвое; Так мы рыдали там, Где Вавилона реки, Сто сотен лет назад В тоске надсадной воя По мертвому, От нас ушедшему навеки. Рыдаю, как Аракс, Мне глухо вторит Мтквари, Придет с восходом свет, Уйдет с закатом снова, О, Боже, силы дай Дрожащей, слабой твари, Когда казнит людей Свирепый Иегова! Да, Библия в крови И все же ищет крови, И песня все течет Сквозь сомкнутые веки, И Байрона напев Грознее и суровей, И Гейне слезы льет, Просаливая реки. От иудейских слез Куда поэту деться? Спеши, спеши, душа, За сердцем поспевая! Ко мне приходит вновь Утраченное детство, Я слышу: вот струна Давида огневая. Яфета дочь — рабу Протягивает длани, Сидония идет, Вперед шагая смело… Дворовый пес в углу, Надсаживаясь, лает, И у подъезда ждет Клиента Даниэла. Хлопочет Исаак, Добро продать стремится — Товар открыт для всех, Как выставлен на блюде: — Есть мыло, шпильки, соль, Гвоздика и корица, Неужто никому Не нужно это, люди?! А ну-ка, подходи — Парча-мануфактура!.. За ним галдеж и визг, Мальчишьи крики звонки. Такая уж судьба, Такая уж натура — А где ж, бедняга, хвост Несчастной лошаденки? Божится, плачет он, — И все ж ему нет веры. Он Бога сто раз в день Окрутит и обманет. Кто ведает, что он Изведал и измерил? Ходить, бродить, хитрить — Таким он делом занят. О, не торгуйся, мать, — Не знает сам, о чем он Бубнит, когда твердит О соли и о мыле… Был слышен свист кнута Над ним, над обреченным, Когда неправый суд Над Бейлисом творили. Рыдала и рвалась В огне душа студента, Но что он мог свершить, Что сделать в этом громе? В смятенье и пожар Душа была одета, Когда впервые я Услышал о погроме… 1926

ИСЕ НАЗАРОВОЙ («Эту память с весенними бурями…»)

Эту память с весенними бурями Не отдам я прошедшим годам. Я читаю «Восстание в Гурии», Приближаясь к гурийским горам, К самой первой любви, к той непрошеной, К той, терзавшей меня по ночам. И чем дальше мы ветром отброшены, Тем бездомней, бездонней печаль. Там, в безгрешном твоем сновидении, Два поэта, лишенные сна. И любовь неподвластна забвению, Ибо может проснуться она. Ты с Паоло. А третьему лишнему Выпал сумрак гурийских дорог, Где рукою подать до Всевышнего, Что утешить влюбленного смог. Ты, как прежде, чужая и близкая. Нет, как прежде, отрады в стихах, Что же делать с горами гурийскими И ночными огнями в горах. 1926

В АНАНУРИ

Тамуне Церетели

Ты здесь не бывала. И все-таки мне суждено Запомнить тебя перед сводами этой твердыни. Два тока Арагвы сливаются в русло одно, Меня же с тобой разлучают навеки отныне. О, если бы даже не знал я тебя никогда, Я б грезил тобою — так Врубелю мнилась Тамара. Ты над Моди-Нахе сгораешь в ночи, как звезда. Ты облаком таешь в горниле полдневного жара. Душа цепенеет, как будто и впрямь на лету К ней Демон безумный на миг прикоснулся крылами. Раздай же подругам оленью свою красоту — Теперь ничего уже больше не сбудется с нами. Пускай им поэты слагают стихи о любви. Пускай стороной их обходят терзанья и бури. А мы навсегда погребаем надежды свои Безумною ночью, в потемках, у стен Ананури. Смотри же, я гибну. Так бьется форель средь камней, Бока обдирая на суше горячей и пыльной. Разорваны жабры, и с каждой минутой трудней Глотать этот воздух — тяжелый, сухой, непосильный. Вот так и уходят поэты в последнюю тьму, Где больше уже ни страстей, ни стихов, ни витийства. Где больше не надо сквозь слезы себе самому Слагать в забытьи колыбельную самоубийства. 1926

ПОНТ ЭВКСИНСКИЙ

Нине Макашвили

А влажный звук неотделим от плоти — Лениво набегающей волны. Зажмурься и шепчи: Эвксинис понти… Медея… Эти звуки — эти сны — Твои. Но почему опять Медея? От страха то горя, то холодея, За звуком следую, за языком. Глотает пламя мой камин-дракон, И, багровея в отсветах камина, Дрожит руно. Успеешь сердце сжечь, Пока судьбина медлит, как лавина. Пока немоту не расторгнет речь. Но то, что я скажу — пребудет Словом. В нем будешь — Ты. А древний будет миф Прохладным облаком — Твоим покровом, Полуденное солнце притемнив. Слова — укромней монастырской кельи. Нежнее, чем понтийская волна… Строфа — как крепость! Как Саргис Джакели! И в каждом слове — Ты. Лишь Ты одна. Гляди: взлетает Гагра-лебедица И правит на Эльбрус. Свежеет Понт… Мне и ему — так радостно трудиться — Бить в берег и лохматить горизонт! Сполна сказаться в грохоте и вое, Встречая августовский звездопад — Скала — волна и слово — все живое — И Ты — всему гармония и лад… 1926 Гагра