Стихотворения (1884 г.)
вернуться

Бенедиктов Владимир Григорьевич
Шрифт:

Стихи, читанные на юбилее князя П. А. Вяземского 2 марта 1861 г.

…Вы с Музой свадьбу золотую Сегодня празднуете, князь. Когда напором исполинским Враг угрожал стенам Москвы – С войсками к лаврам бородинским Назад полвека мчались вы… Душа, богатая любовью, Стих – чадо бойкого пера, Добрейший взгляд под строгой бровью С улыбкой, вестницей добра… Но не шутя по жизни полю Шли вы… И скорбь давалась вам на долю, И терн вплетался в ваш венец. Ваш стих, что прежде так смеялся ……………. Потом глубоко отозвался Беседой с таинством могил. …Упреков нет… Иль есть один, Что князя Вяземского дети От брака с Музою его – Вразброд гуляют в белом свете, Не зная дома своего… Пусть он к ним нежную приложит Заботу, вкупе их сберег, И их сторицею умножит, И всех семейно в мир введет! И мир при кликах громогласных, Приняв их заодно с отцом, Покроет чад его прекрасных Академическим венцом. 2 марта 1861

Инокине

Я знал тебя, когда в сем мире Еще ребенком ты была И, став поэтов юных в клире, Перстами детскими на лире Аккорды первые брала. Потом девицею-мирянкой Являлась ты в семье людской, Но света лживою приманкой Талант не увлекался твой, И вот, обетом послушанья Сковав все думы и мечты, Свой дар склонив под гнет молчанья, Явилась инокиней ты. Прости, что пред тобой я смею Предстать и в эти времена, Быть может, с грешною моею И ложной мыслью! Вот она: Таланты богом нам даются, – Коль в гимнах, ими что поются, Горят небесные лучи, То и с церковного порога Тот поднял голос против бога, Таланту кто сказал: «Молчи! Молчи! Я у тебя отъемлю Права на песнь, на вещий стон. Уйди в пустыню! Вройся в землю Иль в келье будь похоронен!» Не прав, кто, сдавшись слов сих гром Готов, в отказ святым правам, Внимать наставнику земному, А не евангельским словам. Не сотворив себе кумира, Талант! светилом миру будь! В быту мирском сквозь дрязги мира Пробей монашественный путь! Истой – не за стеной угрюмой, Но смут житейских посреди – С своей отшельнической думой И честной схимою в груди! Любви небесной дай нам пламень! Явись с участьем – не с грозой, И грудь людскую – этот камень – Прожги молитвенной слезой! Я – ученик, я – не учитель, Я червь земли, не сын небес, Но и не демон искуситель, Не посланный из ада бес, Который хочет в вечной муке Тебя привлечь бряцаньем слов; Я сам божественной науке Учиться у тебя готов. Себя не чту, не именую Я ведущим, но предаю На суд твой мысль мою земную, Как грех, как исповедь мою. Притом, средь дум моих греховных, Тебе я жалуюсь, скорбя, На гордых пастырей духовных, На целый свет и на тебя. Когда не мог я быть послушным Суду учителей кривых, Ни оставаться равнодушным К веленью божьих слов святых, Когда из хладных сфер деизма Скорей предаться был я рад Смоле кипящей скептицизма, – Я думал: христианин-брат, Чтоб утолить мне сердца муку, Ко мне свой голос устремит, С любовью мне протянет руку И нечестивца вразумит – Просил я света, разуменья, – И что ж? Учители смиренья, Свой гневом дух воспламеня, Под небом о Христе мне братья Свои мне бросили проклятья, Швырнули камнями в меня; – И ты, вдыхая свет эфирный, Ко мне безжалостна была И средь молитв, из кельи мирной Свой камень также подняла! 1862

Локомотив

Иду я с сынишком вдоль чистого поля Пробитой тропинкой. Кругом – всё цветы, И рвет их, и бабочек ловит мой Коля. Вот мельница, речка, овраг и кусты. Постой-ка, там дальше начнется болото… Вдруг слышим – вдали и стучит и гремит Всё пуще, – и видим – громадное что-то По светлой черте горизонта летит. Непонятное явленье Посреди златого дня! Что такое? В изумленье Коля смотрит на меня: «Что такое это значит? Богатырь ли Еруслан Страшный едет, грозный скачет Или рыцарь-великан?» «О да, это – рыцарь, – ему я ответил, – Герой, только новых, не старых веков, И если б кого на пути своем встретил – Он спуску не даст и сразиться готов», «Ух как вьются дыма тучи! Как у всех богатырей – Знать, то конь его могучий Пышет дымом из ноздрей! Мимо лесу вон глухого Мчится! Только для меня Тут ни всадника лихого Не заметно, ни коня». «О да, он дымится, а не было б свету Дневного, ты б видел, как брызжет огонь. Где конь тут, где всадник – различия нету, – Тут слито всё вместе – и всадник и конь». «Что ж он – в латах? В вихре дыма Каждый скок, чай, в три версты? Ух, летит! Мелькают мимо И деревья, и кусты. Через этот край пустынной Что он с силою такой Полосою длинной, длинной Так и тащит за собой?» «Он в латах, он весь – из металлов нетленных – Из меди, железа. Чу! Свищет и ржет. А сзади хвост длинный… ну, это – он пленных Вослед за собой вереницу влечет». «Что ж – он злых лишь только давит, Если встретит на пути? Мне войны он не объявит И спокойно даст пройти, Если мальчик я хороший? Как дрожат под ним поля! Чай, тяжел! Под этой ношей Как не ломится земля!» «Нет, наш богатырь давит всех без разбору – И добрых, и злых, и с такими ж, как сам, Он в стычках сходился. Тяжел он – без спору, Зато по железным идет полосам. Дорога нужна, чтоб его выносила, Железная, друг мой. Ему под удар Не суйся! В нем дикая, страшная сила Гнездится, – она называется – «пар»». Не ранее 1865

Поздно

Время шло. Время шло. Не считали мы дней, Нас надежда всё вдаль завлекала, Мы судили-рядили о жизни своей, А она между тем утекала. Мы всё жить собирались, но как? – был вопрос. Разгорались у нас разговоры, Простирались до мук, доходили до слез Бесконечные споры и ссоры. Сколько светлых минут перепортили мы Тем, что лучших минут еще ждали, Изнуряли сердца, напрягали умы Да о будущем всё рассуждали. Настоящему всё мы кричали: «Иди!» Но вдруг холодно стало, морозно… Оглянулись – и видим: вся жизнь – назади, Так что жить-то теперь уж и поздно! 1866

Авдотье Павловне Баумгартен (23 февраля 1866 г.)

С дней юных вашего рожденья День благодатный мне знаком – И вот – я с данью поздравленья Теперь иду к вам стариком, Пишу больной, но дух не тужит, В расстройстве только плоть моя, А стих мне верен, рифма служит, И прежний ваш поклонник – я. Мной жизни выдержана проба, – Я и теперь всё ваш, близ гроба, Измены не было. – Не раз В движенье жизненного круга Почетного названья друга Я удостоен был от вас, – И это лестное названье Всегда всего дороже мне; Ему ношу я оправданье В душе, вам преданной вполне, Как и тогда, как я был молод. Я охладел, но коль вредит Иному чувству этот холод, То чувство дружбы он крепит, А это чувство много силы Дает мне и в дверях могилы, – С ним вам несу на много лет Живой заздравный мой привет, 23 февраля 1866

Довольно!

От дерзких помыслов и хищности людей Ограждена святынею несчастья, Ты в старческой душе моей Зажгла всю молодость, всю девственность участья, Я мало жизнью дорожу. Пускай меня к могиле годы клонят! У гробовой доски «Довольно!» – я скажу, Довольно! – да! Я был тобою понят, В себе не уронив душевной высоты, Ты моего кумира не разбила, – Участья моего не оттолкнула ты И благодарностью меня не оскорбила, 1860-е годы

Коперник

По Земле разнодорожной Проходя из века в век, Под собою – непреложный, Неподвижный грунт подножный Видел всюду человек. Люди – всеми их глазами – В небе видеть лишь могли С дном, усыпанным звездами, Чашу, ставшую краями Над тарелкою Земли, С чувством спорить не умея, Долго, в грезах сонных дум, Был узлами Птоломея Связан, спутан смертных ум. Мир, что был одним в творенье, Был другим в воображенье: Там – эфирный океан Был отверст, созданья план Был там зодчего достоин – Беспределен, прост и строен; Здесь – был смутен, сбивчив он, Там – премудр, а здесь – мудрен. Там – Земля, кружась, ходила, Словно мяч, в кругу планет, Вкруг громадного горнила, Изливающего свет; Здесь – пространств при узких мерах – Жалось всё в кристальных сферах, Звезды сплошь с их сводом шли И вдвойне вращалось Солнце, Чтоб метать лучи в оконце Неповертливой Земли. Рим с высот своей гордыни Клял науку – и кругом, Что казалось в веке том Оскорблением святыни, Что могло средь злых потех Возбуждать лишь общий смех И являться бредом въяве И чего, средь звездных дел, Утверждать, при полной славе, Тихо Браге не посмел, – Неба страж ночной, придверник, Смело «Да! – сказал Коперник. – Высшей мудрости черты – В планах, полных простоты! Бог – премудр. В твореньях явен Коренной закон родства: С братом – волей божества – Всяк из братии равноправен. Дети Солнца одного, Сестры – зримые планеты – Им сияют, им согреты, – Средоточен лик его! На него все взор возводят, Доля с долей тут сходна, Вкруг него они все ходят, А Земля – из них одна, – Ergo – ходит и она!» И, едва лишь зоркий разум В очи истине взглянул, Верной мысли луч сверкнул, Словно молния, – и разом Свод – долой! Весь звездный клир Прянул россыпью в эфир, И – не в области творенья, Но в хаосе разуменья – Воссоздался божий мир. В бесконечных, безначальных, Необъятных небесах – Тех тяжелых сфер кристальных Вдруг не стало – пали в прах! И средь строя мирового, Плоский вид свой округля, Вкруг светила золотого В безднах двинулась Земля! «У!» – кричат невежд мильоны, Те – свернули кулаки, Эти – кажут языки, Там ревут враги-тевтоны, Там – грозит проклятьем Рим, Там – на сцене гистрионы Свищут, – гений – невредим. Где друзья ему «Заставим Их умолкнуть!» – говорят, Он в ответ: «К чему? Оставим,! Пусть! – Не ведят, что творят!» 1870

Богдан Хмельницкий и послы

Внимая потокам приветственных слов, Хмельницкий Богдан принимает послов. Посол тут валахский, посол молдаванской И князь, представитель земли трансильванской. Прислал и державник Московии всей С подарком послов к нему царь Алексей. Не любо ль принять от владыки такого И шубу соболью, и доброе слово? От Польши здесь также послы и гонцы. Он – дома, кругом козаки-молодцы: Полковники славные, ратные люди, Разгульные головы, крепкие груди, Но – грубы, – что ж делать? – Их вождь-атаман Доволен, радушен и весел Богдан. При нем его женка, – богато одета, Гостей принимает с улыбкой привета, Сама ж, с деревянного ложкой в руке, Табак растирает в простом черепке. Хозяин уставил заздравные кубки И сам набивает курителям трубки, И в ценные кубки, гостям на почет, Родную горелку он запросто льет. Те – ждут его речи, все – на ухо чутки, А он отсыпает им басни да шутки – Зовет их обедать. «Нехай, – говорит, – Вам жинка козацкого борщу зварит! Що сталось, то сталось! Забудем всё злое – И добре запьем да закусим былое!» И вольно с заплечья вождя своего Полковники речь приправляют его – И – слово за словом – доходят до шуму. «Мовчытэ!» – кричит он, сам – думает думу. Он – бедный изгнанник… Невзгод и потерь Пора миновала, – и вот он теперь В почете великом… А что его ходу Пособьем служило? – «Спасибо народу! Ты, Русь! ты, народ православный! тебе Обязан я, – мыслит он, – честью в борьбе!..» 1870