Стихотворения (1884 г.)
вернуться

Бенедиктов Владимир Григорьевич
Шрифт:

Венок кесаря

Чтит Юлия Кесаря римский Сенат, Народ его чтит – и в знак почести новой Венок на него возлагают лавровый, И праву носить его Кесарь так рад! Он лучшей награды не хочет, не просит, Всегда он венок на главе своей носит. Он всюду в венке – на пиру ли сидит, Стоит ли пред войском, идет ли на форум, Особенно ж там, где сверкающим взором Он прелести женские хищно следит. Зачем он всегда тем венком накрывался – Он другу в беседе однажды признался. «Вот, видишь ли, лысина злая моя Меня сокрушила, – сказал он, – и сзади Волос я всё ко лбу зачесывал пряди, Ровнял, выправлял их и мучился я. И, склонность имея к любовным затеям, В насмешку плешивым был зван любодеем. Теперь мне так кстати наградный венок, – Им мой недостаток природный исправлен И я от несносной прически избавлен, С которою прежде и сладить не мог. Волос моих лавры прикрыли утрату, – Спасибо народу! Спасибо Сенату!» 1860

А мы?

Над Римом царствовал Траян, И славил Рим его правленье, А на смиренных христиан Возникло новое гоненье, И вот – седого старика Схватили; казнь его близка, Он служит сам себе уликой: Всё крест творит рукою он, Когда на суд уж приведен К богам империи великой. Вот, говорят ему, наш храм И жертвенник! Пред сим кумиром Зажги обычный фимиам – И будешь жив отпущен с миром. «Нет, – отвечает, – не склонюсь Пред вашим идолом главою И от Христа не отрекусь; Умру, но с верою живою! Прочь, искушенье ада! Прочь, Соблазна демонские сети!» Вотще хотят жена и дети Его упорство превозмочь, И заливаются слезами, И вопиют они, скорбя: «Склонись – и жить останься с нами! Ведь мы погибнем без тебя». Не увлекаясь их речами, Глух на родные голоса, Стоит он, впалыми очами Спокойно глядя в небеса. Его чужие сожалеют, О нем язычники скорбят, Секиры ликторов коснеют И делом казни не спешат. Он был так добр! – Ему вполслуха Толпа жужжит и вторит глухо: «Склонись! Обряд лишь соверши – Обряд! Исполни эту меру, А там – какую хочешь веру Питай во глубине души!» – «Нет, – возразил он, – с мыслью дружны Слова и действия мои: На грудь кладу я крест наружный, Зане я крест несу в груди. Нет! Тот, кому в составе целом Я предан весь душой и телом, Учитель мой, Спаситель мой, Мне завещал бороться с тьмой Притворства, лжи и лицемерья. Я – христианин; смерть мне – пир, – И я у райского преддверья Стою средь поднятых секир. Тот обречен навеки аду, Злой раб – не христианин тот, Кто служит мертвому обряду И с жертвой к идолу идет. Приди, о смерть!» – И без боязни Приял он муку смертной казни, И, видя, как он умирал, Как ясный взор его сиял В последний миг надеждой смелой, – Иной язычник закоснелый Уже креститься замышлял. А мы так много в сердце носим Вседневной лжи, лукавой тьмы – И никогда себя не спросим: О люди! христиане ль мы? Творя условные обряды, Мы вдруг, за несколько монет, Ото всего отречься рады, Зане в нас убежденья нет,  – И там, где правда просит дани Во славу божьего креста, У нас язык прилип к гортани И сжаты хитрые уста. 1860

Деревенский мальчик

Мимо разбросанных хижин селенья, Старую шапку на брови надвинув, Шел я, глубокого полн размышленья, Сгорбясь и за спину руки закинув. Нес я труднейших вопросов громады: Как бы людей умирить, успокоить, Как устранить роковые преграды И человечества счастье устроить. Против меня в своей грязной сорочке Весело шел деревенский мальчишка, С летним загаром на пухленькой щечка Бойко смотрел и смеялся плутишка. Смех уж готов, а еще нет минуты – Плакал он, – слезок следы не исчезли. Светлые волосы, ветром раздуты, Мягко-льняные, в глаза ему лезли; Он отряхал их, головкой мотая, Весь он родимым был братцем здоровью, – И приближался, лукаво моргая Синеньким глазом под белою бровью. Солнце удвоило жар с освещеньем После минувшей недели ненастья. Мальчик при этом был весь воплощеньем Жизни беспечной и дерзкого счастья. Даже при мне – при степеннейшем муже – Босой ножонкой отважно он топал, Мутную воду разбрызгивал в луже И всеторжественно по грязи шлепал. «Друг! Отчего ты так весел?» – ребенка Важно спросил я. Без робости глядя И засмеявшись в глаза мне, презвонко Он отвечал: «Ты – смешной такой, дядя!» 1860

Борьба

Таков, знать, богом всемогущим Устав дан миру с давних пор: Всегда прошедшее с грядущим Вело тяжелый, трудный спор, Всегда минувшее стояло За свой негодный старый хлам И свежей силы не пускало К возобновительным делам; Всегда оно ворчало, злилось И пело песню всё одну, Что было лучше в старину, И с этой песнью в гроб валилось, И над могилами отцов, Зарытых бодрыми сынами, Иная жизнь со всех концов Катилась бурными волнами. Пусть тот скорей оставит свет, Кого пугает всё, что ново, Кому не в радость, не в привет Живая мысль, живое слово. Умри – в ком будущего нет! Порой средь общего движенья Всё смутно, сбивчиво, темно, Но не от мутного ль броженья Творится светлое вино? Не жизни ль варвар Риму придал, Когда он опрокинул Рим? Где прежде правил мертвый идол, Там бог живой поставлен им. Там рыцарь нес креста обновы И гибнул с мыслью о кресте. Мы – тоже рыцари Христовы И крестоносцы, да не те, – Под средневековое иго Уже не клонится никто. И хоть пред нами та же книга, Но в ней читаем мы не то И новый образ пониманья Кладем на старые сказанья… И ныне мы пошли бы в бой – Не ради гроба лишь святого, Но с тем, чтоб новою борьбой Освободить Христа живого! 1859 или январь 1860

Возмутитель

Они себе спокойно жили. И в теплоте грехов своих, Тучнея телом, не тужили, Что духа правды мало в них. Они средь общего недуга И развращенья своего Взаимно берегли друг друга, Не выдавая никого. И мнилось – счастья дождь перловый Там всех во мраке орошал, Но к ним собрат явился новый И мирно жить им помешал. Душою честной, сердцем правым Он возлюбив не мрак, но свет, Не шел на сборище к лукавым И к нечестивым на совет. Он против зла восстал с уликой, Вступясь за правду и закон, Восстал – и тем соблазн великой Распространил повсюду он, – И отшатнулся каждый житель Тех мест нечистых от него, И все кричат: «Он – возмутитель! Схватить! Связать! Изгнать его!» А помните – народом чтима, Средь богом избранных земель, На торжище Ерусалима Была заветная купель. И с каждой срочною денницей То место некто посещал, И чудотворною десницей В купели воду возмущал; И тот, кто первый погружался В те возмущенные струи, – От злых недугов исцелялся И силы обновлял свои. Тот благодатный посетитель… Скажите, люди: кто он был? И он был также возмутитель, – Он воду грешников мутил. Но были дни тогда иные, И на целителя того Там не кричали те больные: «Схватить! Связать! Изгнать его!» 1859 или 1860 (?)

Искусство и природа

Смирись перед творцом природы, Простершим в безднах неба своды, О смертный! – осенен венцом Науки, разума и чувства, О целях судишь ты искусства – Но ты ли был его творцом? О нет, – в рассаднике Эдема Еще не появлялся ты, А на земле уже поэма Слагалась вечной красоты. Не до тебя ль чертог свой отчий Установив, верховный зодчий Бессмертной славою сиял? В безмерной храмине эфира Не до тебя ль художник мира Писал картины и ваял? И, взяв в пространстве, мглой покрытом. Кисть света и сказав: «Гори!» – Прошел по небу колоритом Предвечной утренней зари, И солнце вспыхнуло пожаром, И, детский вид свой округля, Запеленалась водным паром Новорожденная земля, – И в каплях слез благоговейных Вода, хладея, потекла И в углубившихся бассейнах Блестящим зеркалом легла, – И над водами дух природы Промчался, бурной мощи полн, – И всколыхнувшиеся воды Заговорили шумом волн, И их чтоб слышать разговоры – Под светлым куполом небес, Прорвав подземные затворы, Над долом выдвинулись горы, Над почвой вытянулся лес, – И лес свой подал шумный голос, Лист перемолвился с листком, И встрепенулось всё кругом: И с золотой щетинкой колос, И травка с чутким стебельком, – И было всё уже готово – Подножье жизни и престол; Адама нет, но есть уж слово, Нет человека – есть глагол, Есть красота, лучи, улыбка, И солнца свет, и тень ветвей, И резво плещущая рыбка, И с звонкой трелью соловей. Уже и зверь неукротимый В дубравной чаще пробежал, А человек еще незримый В зерне грядущего лежал. Искусство в боге начиналось С природой вместе – заодно. Художник смертный! Что ж осталось И что в удел тебе дано? Одни ль природе подражанья Да списков слабые черты С ее достойной обожанья Нерукотворной красоты? Но тут при сходстве самом близком Ты не достигнешь торжества, – Твой труд всё будет мертвым списком С живой картины естества. В замену лиц ты дашь мне маски – И, взяв природу в образец, Где ты возьмешь такие краски, Какие розлил в ней творец? Нет! Тот художник бесконечный, – Земли и неба царь предвечный, По изволенью своему Тебя поставил на свободе Не подражателем природе, Но подражателем – ему. Рука слаба и средства малы, Но, при стремлении святом, В душе ты носишь идеалы И воплощаешь их потом. В порывах творческих мечтаний Свершая огненный полет, В кругу волшебных начертаний Ты ищешь новых сочетаний, Каких природа не дает. На что ей амвра фимиамов? На что ей цирк и пантеон? В ней нет дорических колонн, Ни микеланджеловских храмов, Ни рафаэлевских мадонн. Не из природы ты их вынул, Но, взяв их из души своей, Ты мысль свою в природу вдвинул, Внедрил свою идею в ней. Служи ж творцу как жрец избранный, Природы в храмине пространной, Где всё, что господом дано, Чем полн сей дом богослуженья, Сквозь таинство преображенья 0 В твоей груди проведено. И в благодарности смиренной Сознай, что мощный царь вселенной, Чтоб приобщить тебя к себе, Отмежевал в сей жизни бренной Участок творчества тебе! Ноябрь (?) 1860

На 1861

«О господи! Как время-то идет!» – Твердило встарь прабабушкино племя, И соглашался с этим весь народ. Да полно, так ли? Движется ли время? У нас в речах подчас неверен слог, Толкуем мы о прошлом, преходящем И будущем, а в целом – мир и бог Всегда живут в одном лишь настоящем. И нету настоящему конца, И нет начала. Люди вздор городят О времени, – оно для мудреца Всегда стоит, они ж идут, проходят Или плывут по жизненной реке И к берегам относят то движенье, Которое на утлом челноке Свершают сами. Всюду – заблужденье. О род людской! Морщины лбов Считает он, мытарства и невзгоды, Число толчков, число своих гробов И говорит: «Смотрите! Это – годы. Вот счет годов – по надписям гробниц, По памятникам, храмам, обелискам». Не полно ль годы цифрами считать И не пора ль меж новостей, открытий Открытому сознанью место дать, Что мир созрел для дел и для событий? О, вознесись к творцу, хвалебный глас, От всей России в упованье смелом, Что новый год, быть может, и для нас Означится великим, чудным делом! О, если б только – в сторону мечи! И если бы средь жизненного пира Кровь не лилась! Господь нас научи Творить дела путем любви и мира! Воистину то был бы новый год, И новый век, и юбилей наш новый И весь людской возликовал бы род, Объят всемирной церковью Христовой. Декабрь 1860

Воскресная школа

«Свет да будет!» – божья сила Изрекла – и мрак исчез. И для всех зажглись светила В беспредельности небес. И с тех пор, нас одевая Дня блестящего в парчу, Ровно светит вековая Солнца лампа огневая Бедняку и богачу, Ни пред кем тот свет не скрытен, Всем доступен горний луч – Тем, кто слаб и беззащитен, И тому, кто так могуч. А потом, как мгла ночная Упадет на грешный мир, – Пусть иной летит на пир, Где сверкает пыль земная, Где поддельный блеск велик, А иной – зажжет лучину, Осветит тоску-кручину Иль затеплит свой ночник! Но еще есть свет верховный, Свет не солнца и планет, Но чистейший свет духовный, Свет науки, божий свет, И без этого сиянья Тщетно б шел за веком век, – Светом нравственного знанья Человек есть «Человек». Кто не хочет, чтоб доступен Свет тот был для всех людей, Тот – недобрый муж, преступен Он пред совестью своей, И, с ночным злодеем схожий, Встав на брата своего, Он срывает образ божий Святотатственно с него. Сам Христос – учитель братства – Тот, кем наша жизнь крепка, От духовного богатства Не отторгнул бедняка. Не лишил его ученья И святых своих чудес – Он, что умер средь мученья И на третий день воскрес. Воскресеньем он прославил Свой всецарственный престол, Он воскрес, а нам оставил Слово, грамоту, глагол, И воскресшего глаголы – Вечной жизни в нас залог, Он – глава воскресной школы, Он – всеграмотности бог! Будь же грамотность родная Делом Веры и Любви! Восклицаем, начиная: «Царь небес! Благослови!» Январь 1861