Стихотворения (1884 г.)
вернуться

Бенедиктов Владимир Григорьевич
Шрифт:

К. К. Витгефту

Прощай, друг Карл! Еще на здешнем поле Увидимся ль? Едва ли… Разве там? Покорствуя верховной божьей воле, Воспримем то, что свыше дастся нам! С ребячества мы сблизились друг с другом, И север, юг не разделили нас, – Напротив, мы сомкнули север с югом – И с Питером Одесса обнялась! 9 марта 1872

Фантазия

Нет, желанная, мой жребий непреложен – И союз меж нами брачный невозможен. Уз, которые б не рвались, не слабели, Для чего нам не дано от колыбели? Если б ты была мне близкою, родною, Если б ты была мне милою сестрою, Мы бы жили под одним домашним кровом, – И никто б нас не задел недобрым словом, И к тебе я, при блаженном, вечном «вместе», Был бы нежен, как жених к своей невесте. А когда б ты на другого указала, И «хочу его женою быть» сказала, – Я б желанью твоему не прекословил И приданое немедля приготовил: Крупный жемчуг из очей моих бы выпал, Шейку б нежную тебе я им осыпал. «Вот, – сказал бы я, – на свадьбу, на веселье От меня тебе подарок-ожерелье!» К белым ручкам, с их волшебными перстами, Я прильнул бы помертвелыми устами, Эти пальцы и до локтя эти руки Поцелуями закрыл бы при разлуке, И промолвил бы: «Возьми, сестра, для счастья Скудный дар мой – эти перстни и запястья! Извини, что бедняком тебе надеты Не иные многоценные браслеты!» И потом, моею грустию святою Осенив тебя, как брачною фатою, Я бы молча на веселый пир венчальный Проводил тебя улыбкою печальной, И остались бы в удел мне без сестрицы – Домик темный да сажень сырой землицы. Не забудь, сестра, отпраздновавши свадьбу, Навестить мою последнюю усадьбу!

Отплата

Красоте в угожденьях бесплодных Посвящая мой страстный напев, Много пел я красавиц холодных, Много пел я бесчувственных дев. Для тебя ж не слагал я ни строчки, – Если ж начал бы славить тебя, Вместо слов я одни только точки Всё бы ставил, безмолвно любя. Между тем ты одна из прелестных На земле, где всё горе да труд, Подарила мне искры небесных, Золотых, незабвенных минут. Что ж? Какие мои воздаянья? Не отраду тебе я принес, Но, как жрец при святыне страданья, Посвятил тебя в таинство слез. Ты мне к счастию путь указала, Но – увы! – я не мог им идти. На привет, где ты «здравствуй» сказала, Я печально ответил «прости». Перед нами могила разлуки… Да, прости! – С этим словом должны Оборваться все стройные звуки, Все аккорды блаженства и муки Стоном лопнувшей в сердце струны.

Человечество

История раскрыта предо мной. Мне говорят: «Взгляни на эту панораму!» И я к ней подошел, как бы к святому храму, С благоговейною душой, – И думал видеть я, как люди в век из века, В разнообразии племен, Идут по лестнице времен К предназначенью человека. И думал видеть я, как человек растет, Как благо высится, стирается злодейство, И человечество со всех сторон идет, Чтоб слиться наконец в блаженное семейство, И что же вижу я? – От самых юных дней Доныне, в ярости своей, Всё тот же мощный дух, дух зла – мирохозяин, И тот же пир для кровопийц. К началу восхожу, – там во главе убийц Стоит братоубийца Каин, Нависла бровь его и жилы напряглись, Рука тяжелая подъята, Чело темно, как ночь, и в сонный образ брата С кровавой жадностью зрачки его впились, – Быстробегущий тигр, при этом выгнув спину, Из лесу выглянул, остановил свой бег И выкатил глаза на страшную картину – И рад, что он – не человек! И с той поры всемирное пространство Багрится кровию, враждуют племена, – И с той поры – война, война, И каинство, и окаянство. Война за женщину, за лоскуток земли, Война за бархатную тряпку, Война за золотую шапку, За блестку яркую, отрытую в пыли, И – чтоб безумия всю переполнить меру – Война за мысль, за мнение, за веру, За дело совести, – война из века в век! О тигр! Возрадуйся, что ты – не человек!

Пытки

В тот век, как живали еще Торквемады, Над жертвами рока свершались обряды Глубоких, ужасных, убийственных мук: Ломание ног и дробление рук. Там истина, корчась средь воплей и жалоб, Винилась, – и страшный кончался обряд Тогда, как, глаза свои выкатив на лоб, Невинный страдалец кричал: «Виноват!» Есть пытка другая, того ж совершенства Она достигает, – то пытка блаженства. Счастливцу творится пристрастный допрос Под всем обаянием лилий и роз. Тут узнику в сердце, без всякой пощады, Вонзаются сладкие женские взгляды, Он дивные, райские видит места, – И алые, полные неги уста, Как бисер, как жемчуг, слова ему мечут И с жарким дыханьем щебечут, лепечут. «Покайся! признайся!» – напевы звенят, И нервные звуки всё вкрадчивей, ниже… Он тает, а пламя всё ближе, всё ближе… Нет сил… Исторгается вздох: «Виноват!»

Не верю

Когда на тебя устремляю Я взоры в сердечном бреду, – Где небо – я, право, не знаю, И даже земли не найду. Тут, кажется, вьется дорожка, В тумане мелькают поля, Но – тут пронеслась твоя ножка Не верю, что это земля. Есть где-то и солнце с луною, И звезды, и все чудеса, Но, ежели ты здесь со мною, – Не верю, что там небеса.

Ночная беседа

Ночь немая, ночь Ерусалима В черных ризах шла невозмутимо, Обнимая с высоты Сиона Портики, чертоги Соломона И Давида. Царство иудеев, Где парила слава Маккавеев, Почивало со своим Сионом, Без царей, под кесаревым троном, И казалось, под десницей Рима То была лишь тень Ерусалима. Но иная слава блещет снова В божьем граде: эта слава – Слово; Эта слава – не в доспехах бранных, Не в венках из роз благоуханных, Не в сиянье позлащенных храмов, Не в куренье сладких фимиамов, Эта слава – агнец, сын эдема, Он, рожденный в яслях Вифлеема, Правды друг, нечестья обличитель; Не вельможен сан его – учитель. Ночь немая, ночь Ерусалима В черных ризах шла невозмутимо. Не привыкший к блеску и к чертогам, Отдыхал он в домике убогом. Кто же сей полночный посетитель, Что, войдя, воззвал к нему: «Учитель!» Это взросший в хитрости житейской, Мудрости исполнен фарисейской – Никодим. В глухую ночь, негласно Он пришел к тому, что самовластно Всюду ходит смелою стопою, Окружен народною толпою, И, власы рассыпав по заплечью, Говорит могучей, вольной речью, И глаголом нового закона Оглашает портик Соломона. Вот они: один – с челом открытым, Озаренным мыслью и облитым Прядями волос золотоцветных, С словом жизни на устах приветных, Тихо-мощный, кротко-величавый, – И другой – с главой темно-курчавой, Крепкий в мышцах, смуглый, черноокой, Отенен брадой своей широкой, Слушает, облокотясь, и в диво Углублен лукаво и пытливо Думами. – Беседуя в час ночи, Свет и тень глядят друг другу в очи. Что ж? О чем беседа их ночная? О делах ли, в коих жизнь земная Вся погрязла? – Нет, их рассужденья – О великом деле возрожденья. Никодим! Внимай сердечным слухом: Смертный должен возродиться духом, Лишь тогда и жизнь его земная Обновится, – взыдет жизнь иная. Человек! Вотще твои стремленья К благодатной манне обновленья На нечистом поприще, где каждый Дышит благ материальных жаждой. Возродись! – И да не идет мимо Та с Христом беседа Никодима!

Ответ

Чрез римский форум проходила Толпа, шумя, как ураган, И толковала, и судила О вере первых христиан, – И говорил народ надменный: «Они – безумцы! Сброд презренный! Пускай предстанут на ответ: Где их религия? Ни храмов У них великолепных нет, Ни факелов, ни фимиамов, Ни чаш блестящих, ни венцов, Ни божьих ликов изваянных, Ни в тогах, пурпуром убранных, С осанкой важною – жрецов. Богаты мы, они – убоги. Пускай укажут, где их боги? Хоть на картине пусть дадут – Кого они, безверцы, чтут! На нас пусть взглянут! Мы находим Везде бессмертных, всесвятых, Мы сами, размножая их, Героев, кесарей возводим В верховный ряд богов своих. Их лики всюду всем открыты, А те безбожники… Карать! Казнить собак! Им нет защиты, Их доля – в муках умирать». «Наш бог – не в позлащенных храмах, – Гласит креста покорный сын, – Не в изваяньях он, не в рамах Пестро малеванных картин. Единый храм его достоин, И этот – им самим устроен, И этот – тесен для него. Взгляните! Это – храм вселенной, Где он сияет – царь бессменный, В венце величья своего. Кого не в силах мы постигнуть, Тому, при помощи людской, Мы и не мыслим храм воздвигнуть Своею слабою рукой. Пред тем, кто солнцем и звездами Сам осветил свой дом пред нами, Мы не дерзаем втуне жечь Ни бедных факелов, ни свеч, Чадить ему кадильным дымом, Когда пред ним, для нас незримым, Клубится весь земной туман, И, разомкнув свои затворы, Огнем и дымом дышат горы, И темно-синий океан, Необозримый, неисходный, Вседневно – годы и века – Вздымает к небу пар свой водный, Его свивая в облака. Но храмы есть у нас иные, Другие жертвенники есть, Нерукотворные, живые, Ему, невидимому, в честь, Бог дал нам плоть – вот церковь наша Где вечный огнь горит в крови; Душа – алтарь в нем, сердце – чаша С елеем веры и любви. И часто тот, кто сущ от века, Кому вселенной мал объем, В смиренном сердце человека Вмещаясь, обитает в нем. У нас в груди – жилище бога, А храм ваш храмом лишь слывет, – Средь камней мертвого чертога Источник жизни не живет. Порой, бездомные в пустыне, Мы соберемся в тишине, И бог во всей своей святыне Меж нас присутствует вполне. На что нам ваши изваянья, Коль тот, кто к жизни нас воззвал, Зиждитель мира, царь созданья – В нас сам свой образ изваял? На что жрецы нам? Кто посмеет Нам божью волю толковать? Не ум, но сердце разумеет Великих истин благодать. Приди, разумный проповедник! Вещай – и место восприми, Как наш о боге собеседник, Как наш собрат, но не посредник Меж вечным богом и людьми! Среди тревог земных спокойный, В своей небесной чистоте, Один посредник был достойный – Один, – он распят на кресте. Его верховного закона Святое слово нам дано, Он нам сказал во время оно: «Отец, и я, и вы – одно», За то, что сладость истин новых Прияли мы, – казните нас! Средь лютых казней, нам готовых, 0 Мы палачей своих суровых Благословим в последний час».