— Вот вы как-то изволили, Сергей Евгеньевич, — говорил сотрудник, пряча водянистые глаза, — вы изволили говорить о том, что у революционеров появились люди, не один и не десятки, а сотни, много людей. Истинную правду вы тогда изволили установить. Но только не всю правду.

— Как? — удивленно поднял брови ротмистр.

— Не всю правду в том смысле, что революционеры ныне обладают массами. А массы, как вы изволите понимать, сила большая!.. Бороться с массой...

— Считаете невозможным? — попробовал язвительностью скрыть свое беспокойство Максимов. — Пассуете?

— Боже избавь! — поднял обе руки засекреченный сотрудник. — Боже избавь, Сергей Евгеньевич! Бороться с массой надо. Даже, если бы и попытались отказаться от борьбы... Такова логика событий... Бороться, но вопрос — с какими результатами?

— То-есть?

— То-есть, с победой, или с поражением...

Ротмистр Максимов строго оглядел засекреченного сотрудника, но встретил непереносимый взгляд водянистых глаз и опустил свои глаза. Ротмистр Максимов почувствовал себя маленьким и беспомощным...

— Мне не нравятся ваши рассуждения... — через силу выдавил он из себя.

— Мне они самому тоже не нравятся... — улыбнулся сотрудник. Улыбка была непонятная: не то насмехался этот человек и над Максимовым и над самим собою, не то грустил...

Тогда ротмистр Максимов по-настоящему понял и почувствовал, что такое страх...

Извозчик подвез Максимова к переулку, из которого можно было свернуть на площадь пред вокзалом. Ротмистр тронул кучерской кушак. Лошадь остановилась. Ротмистр вылез из саней и уверенно пошел вперед.

Вблизи мертво и притаенно высился вокзал. Там было тихо и безлюдно. Там было у ротмистра укромное местечко, куда надо было проскользнуть и где можно было притаиться.

Максимов закурил. Папироска вздрагивала в его пальцах. Она продолжала дрожать и тогда, когда он зажал ее в зубах. Ротмистру пришла в голову мысль, которая вот уже некоторое время преследовала его:

«Почему они не пытаются арестовать? Почему они оставляют на воле и губернатора, и чинов полиции, и полковника, и, наконец, его, ротмистра Максимова? Почему?.. Ведь в сущности вся сила на их стороне!.. Почему они не сделают налета на жандармское, на охранку?.. Странно... Неужели недодумались? Неужели трусят?..»

Папироска перестала вздрагивать.

«Я бы на их месте... — продолжалось течение неотвязных мыслей. — Я бы на их месте не мешкал... Я бы!..» — Кулаки ротмистра крепко сжались. О, он знал бы, что делать в таких случаях.

Мимо ротмистра прошли торопливо две женщины. Он пытливо и тревожно поглядел на них и отвернулся. На мгновение ему показалось, что одна из них посмотрела на него слишком внимательно. Но они прошли дальше и все вокруг было тихо и спокойно. Максимов отбросил от себя окурок, поправил воротник и метнулся в сторону, туда, где был известный ему проход.

Еще накануне дружинники, привыкшие к Натансону и к его музыке, сказали ему, что вот скоро и не придется им слушать его замечательных песен и мелодий.

— Попрощаемся мы, товарищ, с вами и скажем вам большое спасибо! — заметили дружинники.

Бронислав Семенович промолчал и задумался. Он понимал, что враг, которого ждут со дня на день, как говорится, уже у порога и что дружинникам предстоят великие трудности и великие опасности. И, конечно, тут уж им не до музыки! Понятно, что придется уйти. Но как же это? Он вдруг почувствовал, что привязался к этим людям и к их делу. Он представил себе, что в те мгновенья, когда они станут подвергаться опасности, он будет сидеть у себя в комнате и вокруг него снова окажутся привычные вещи — запыленный рояль, разбросанные ноты, грязные тарелки на столе, неубранная постель. И всё, что было в эти дни такое необычное, захватывающее: вот то, что его слушали с затаенным дыханием, что он сам понял какое-то свое настоящее место в жизни, — все это станет вдруг прошлым... И Галина...

Натансон зажмурился и вздохнул, глубоко и горестно.

Утром, услышав громкий, протяжный, настойчивый гудок, он засуетился по комнате, ненужно разбросал вещи, поспешно оделся и побежал.

В железнодорожном собрании он застал большое оживление. Люди бегали из комнаты в комнату, носили оружие, торопливо разговаривали, на-ходу спрашивали друг у друга о чем-то и на-ходу же отвечали. Дружинники разбирали свое оружие и группами уходили куда-то. Бронислав Семенович столкнулся с Галей почти у самого входа. Девушка была тепло одета, через плечо у нее висела на ремне санитарная сумка, на поясе прицеплен был тяжелый кабур с наганом. Щеки девушки горели, глаза светились возбуждением и энергией. Заметив Натансона, она удивленно вскрикнула:

— Бронислав Семенович? Вы зачем?..

Натансон сам не знал, зачем он сюда пришел, и поэтому молчал.

— Ступайте, Бронислав Семенович, домой! — наступала на него Галя. — Ступайте!..

Домой? Нет, этого Натансон не ожидал. Его отправляют домой. Отправляют, как маленького, как неспособного к тому, к чему способны все эти люди и вот эта девушка?!

— Я не пойду домой... — совсем по-детски, нелепо и упрямо ответил он.

Галя пытливо вгляделась в него, что-то подметила на его растерянном лице, слабо, но ласково улыбнулась.