Только я стояла, не двигаясь, и прислушивалась, прислушивалась к шуму. Музыкальная звуковая дорожка, грохочущий бас, к нему гремящие удары, крик и смех людей и - вот. Вот это прозвучало ещё раз. Только что я приняла это за галлюцинацию, треск в колонках, такой тихий и незаметный, что это сразу же снова забывалось. Крошечная помеха, которой не должно было быть, потому что клуб не допускал легкомысленного обращения со своей техникой. И поэтому её никто не слышал, кроме меня.

Теперь удары перешли в новую песню. Несколько людей захлопали в ладоши, а Тильман откинул голову в благоговейной манере назад. И я тоже не могла по-другому, как закрыть глаза. Это была Insomnia от Faithless. Бессонница. Жизненный гимн Тильмана. И Пауля. Может быть, и мой.

Это была одна из немногих песен, под которые мне не удавалось в Кёльне танцевать на манер фифочки. Либо стоять, не двигаясь, либо бушевать. Что-то другое было невозможно. Снова колонки затрещали. Я открыла глаза и не желала больше моргать хотя бы даже ещё раз. Он был здесь.

Я быстро нагнулась, погрузившись вниз, и проталкивалась мимо людей. Мерзко ущипнув здесь, толкнув локтем тут, ударив краем ладони там. В считанные секунды я пробралась к одному из танцевальных подиумов, на которых похотливо выкручивались, высоко над людьми, профессиональные танцовщицы - к этой музыке совершенно неподходяще. Дешёвый запах духов повеял на меня, когда девушка завертела своим задом. Ей нужно было убраться оттуда. Это было моё место.

Это случилось быстро, вопрос нескольких секунд и приёмов. Этого даже никто не заметил. Девушка хотела сопротивляться, вскрикнула с негодованием, но когда увидела моё лицо, замолчала и только подняла вяло руку с накрашенными ногтями, прежде чем я одним движение переместила её назад на пол.

Теперь я стояла прямо над Тильманом, Паулем и Джианной, которые ещё не заметили, что я пропала. Они танцевали с закрытыми глазами. Я смотрела на них некоторое время, запечатлела, влюбилась в их лица и зафиксировала в своём сердце.

Потом я посмотрела на подиум напротив. Теперь он был пуст. Значит, он действительно был здесь. Его аура прогнала танцовщицу, прежде чем она смогла понять, почему. Может быть, у неё закружилась голова. Или она запаниковала, в первый раз в жизни. Подумала, что не может дышать. Почувствовала себя тяжело больной.

Покажись, подумала я. Пожалуйста. Начали играть клавиши и ударники - прелюдия к гипнотической, совершенно сумасшедшей части Insomnia. И мне тоже было всё сложнее оставаться стоять неподвижно, но когда я танцевала, мои мысли расплывались и мои инстинкты тоже, а этого было нельзя допустить. Я глубоко вдохнула воздух, а волосы на моих руках встали дыбом. Знающее рычание высвободилось из моего горла.

Наконец его чёрная, длинная тень поднялась по лестнице вверх, элегантно, проворно, знакомо и всё-таки так ужасающе. Я стояла свободно, не держась за что-либо, руки свисают вниз, голова прямая. Я не хотела прятаться.

Небрежно он поднялся на последнюю ступеньку и шагнул на подиум, чтобы посмотреть на меня, и холод, который излучали его угловатые черты лица, уступил место серебристому отливу, который позволил его коже святиться, а глазам искриться. Но в этот раз они не заставили меня зашататься. Я твёрдо стояла и не желала позволить ему затянуть себя в пропасть его взгляда. Не раньше, чем скажу ему, что думаю.

Удары на мгновение утихли. Время, чтобы вздохнуть, в то время как синтезаторы грянули, и напряжение выросло до невыносимого уровня, танцоры жаждали новых движений. И я тоже. Но это затишье перед бурей принадлежало мне.

– Я люблю тебя, - прошептала я. Каждый слог, каждая буква были правдой и ложились тяжёлым бременем. Колин услышал меня. Он даже услышал бы мой голос, если бы я только подумала. Только почувствовала. Но я должна была сказать это. Мои собственные слова дали мне уверенность, в которой я так отчаянно нуждалась.

Он поднял свою руку и положил себе на грудь - на то место, под которым у нас, людей, билось сердце. Потом мягкий свет потух на его лице и холод вернулся. Прежде чем я смогла понять, что боюсь, что страх завладеет мной и заставит сбежать, я одним рывком бросилась к перилам, оттолкнулась и прыгнула вниз, к танцующим. Я приземлилась рядом с Тильманом. Он в слепую вытянул свои руки, чтобы поймать меня. В этом не было необходимости. Я уже давно восстановила равновесие - если не душевное, то хотя бы физическое.

Теперь и я танцевала, пока не начала гореть подошва моих ног, моё сердце бешено стучало, а промежутки между треском в колонках становились всё длиннее, чтобы в конце концов совершенно прекратиться. Колин ушёл. Тильман и я одновременно остановились и посмотрели друг на друга.

– Давай смываться, - крикнул он мне, хотя мы были здесь самое многое полчаса.
– Это больше невозможно усиливать! Просто невозможно.

Я разыграла перед Паулем небольшой приступ слабости, чтобы побудить его отправиться в путь. Потому что время подходило к полуночи, а ему нужно было заснуть, прежде чем появиться Францёз. Францёз, о котором нам нельзя было думать.