— А что сказала Луиза, когда звонила вам в среду?

— Она сказала, что намерена сделать важное сообщение, и попросила собрать в моем доме завтра вечером, то есть в четверг, Мортиссов, вас, Ли и Уиллиса. Когда она всех назва­ла, я догадался, что она собирается говорить о гибели Родже­ра. Я пообещал ей пригласить Мортиссов и вас, а про Ли и Уиллиса сказал, что не поддерживаю с ними никаких отноше­ний. Луиза настаивала, чтобы я разыскал их, но я отказался.

— Она говорила, что будет звонить им сама?

— Нет, не говорила, поэтому я был неприятно поражен, увидев одного из них, Ли.

"Вероятно, утром в четверг Луиза звонила Патрику, что­бы поговорить насчет Ли и Уиллиса", — подумал Бэрридж.

— В четверг, когда вы уже приехали, я позвонил Луизе домой — ее там не было, — а затем к Гловеру. Я бы согла­сился на что угодно, только бы она отказалась от своего на­мерения, однако переговорить с ней мне так и не удалось. Я представил, как через несколько часов она укажет на меня и воскликнет: "Вот убийца Роджера!" — и мне стало жутко. Я понятия не имел, как она что-то узнала, но не сомневался, что она, подобно Ли и Уиллису, считает убийцей меня. Меня охватил такой ужас, что я совсем потерял голову. Мне казалось странным то обстоятельство, что Луиза не пыталась меня шантажировать. Более всего она любила деньги, и ей было выгоднее заставить меня платить за молчание, чем открыто обвинить в убийстве. — Пальцы Патрика нервно теребили гу­стую шерсть сенбернара. Ник шумно вздохнул, сел и положил большую голову на постель. — Самое ужасное заключалось в том, — сделав над собой усилие, продолжил Патрик, — что я сам сомневался в своей невиновности. С Роджером нас было трое, а когда он упал, рядом стоял я один. Веревка была очень прочной, толстой и совсем новой, оборваться она не могла, а перерезать ее, кроме меня, было просто некому. Я много раз старался в деталях вспомнить предшествующие его крику события, однако вместо этого передо мной с каждым разом все более четко возникала картина, как я достаю из кармана нож и перерезаю веревку. Эта навязчивая картина становилась все реальнее, я никак не мог от нее избавиться и скоро совсем перестал понимать, что было, а чего не было. Особенно после смерти Луизы. Если рассуждать логически,то ее тоже убил я, потому что ее заявление грозило мне разобла­чением. Когда она умерла, я решил, что я маньяк. Знаете, как лунатики, — они ходят по крышам и потом не помнят этого, а я убиваю и тоже не помню. Потом умерла Камилла. Я не очень-то верил в ее самоубийство, а вы еще принесли адресованное ей письмо... Вы, наверно, приняли меня за сумасшед­шего, когда увидели, как я перепечатываю это письмо? Пони­маете, я хотел вспомнить, печатал я его раньше или нет. Я думал, что если сделаю все точно так же, то обязательно вспомню. Но я так и не вспомнил... Тогда мне стало казаться, что я не помню потому, что боюсь вспомнить. Я читал о подобном. Защитная реакция... Если бы я вспомнил, что действительно убил Роджера, я бы покончил с собой.

— Напрасно вы себя мучили. Жаль, что вы не были со мной откровенны.

— Когда вы приехали, я сначала хотел все рассказать, но побоялся, что вы мне тоже не поверите. С какой стати кто-то должен мне верить, если я сам себе не верю? Мне даже казалось, что я и на вас набросился, чтобы убить.

— А я-то терялся в предположениях, чего вы тогда так испугались!

— Я испугался самого себя, испугался, что у меня начинается приступ безумия. Поэтому я страшно обрадовался, когда получил письмо, где мне назначили встречу. Я был готов сколько угодно рисковать своей жизнью, только бы убедиться, что сам никого не убивал! А когда я услышал, как Уиллис рассказывает вам о гибели Роджера и говорит, что он разбился, потому что я перерезал веревку, я пожалел, что не пришел на эту встречу один. Тогда все было бы уже кончено...

— Вы приехали раньше, чем мы договорились.

— Я хотел вам помочь. Получалось, что вы рискуете, а я явлюсь, когда все будет уже кончено. Мне надо было с самого начала идти туда первым вместо вас, но я знал, что не смогу выстрелить...

— Патрик, у вас были какие-нибудь предположения о том, кто автор письма?

— Абсолютно никаких, о Ли с Уиллисом я совсем не ду­мал.

— Вы слышали их рассказ с самого начала?

— Когда я подошел, Ли рассказывал вам, как ему позво­нила Луиза.

— Значит, вы не знаете, что у Уиллиса другая фамилия. — И Бэрридж рассказал о мотивах, побудивших Кроуфорда скрыть обстоятельства гибели Роджера, а затем сказал: — Если я спрошу, почему вы женились на леди Камилле, это бу­дет слишком большой бесцеремонностью с моей стороны?

На тонком лице Патрика появилось болезненное выра­жение.

— Камилла... я женился на ней из-за денег. Все состояние Роджера перешло ко мне по завещанию, которое он составил пять лет назад. Если бы он успел на ней жениться, деньги достались бы ей, и если бы Роджер перед смертью имел возможность распорядиться ими, он тоже наверняка оставил бы ей по крайней мере половину. А еще мои сомнения в своей не­виновности... Мне казалось, что я не имею права на деньги Роджера. Я поехал к Гилслендам, чтобы отдать Камилле то, что должно было принадлежать ей, но, когда познакомился с ней и ее родителями, понял, что моя затея обречена на провал: они ничего не возьмут. Чувствовал я себя ужасно. Мало того, что я подозревал себя в убийстве Роджера, так я еще и владел его состоянием, в то время как женщина, которую он любил, осталась практически без всяких средств к существова­нию. Я все думал, как бы уговорить Камиллу принять от меня деньги, но так ничего и не придумал. Обстоятельства гибели Роджера лишали меня возможности сказать, что такова была его воля и я поклялся ее исполнить. Роджер погиб слишком внезапно и перед смертью не мог ничего мне ска­зать, Камилла это знала. Под конец я пришел к выводу, что существует только один способ избавить ее от нужды — жениться на ней. И я женился...

По тому, как он это произнес, Бэрридж понял, что брак с Камиллой стоил Патрику очень дорого: он любил другую.

— Простите, мне не следовало спрашивать.

— Нет, отчего же... Когда ее убили, а я потом тоже получил письмо, я написал завещание в пользу Гилслендов, так как считал, что деньги Роджера принадлежат ей, а после нее они перешли бы к ее родителям. Гловера я упомянул в завещании для того, чтобы он не думал, будто я что-то имею против него после показаний на суде. Он в этом не виноват.

— Патрик, если позволите, я задам вам еще один бестакт­ный вопрос, относительно мисс Олбени. Вечером, а вернее, ночью, уже около часа, она была у сэра Роджера. Я шел по коридору и видел, как она выходила оттуда. Она была так оде­та... словом, у меня возникло впечатление, что... — Бэрридж замялся.

— Что она хотела остаться у него на ночь? — прямо сказал Патрик. — Это вполне вероятно, она же просила меня поме­няться номерами.

— Скажите, такой шаг был для нее необычным или в порядке вещей?

— Если говорить откровенно, моральные принципы у Луизы полностью отсутствовали, однако она была слишком умна, чтобы действовать с Роджером так прямолинейно. Нет, она не должна бы идти к нему. Странно, что пошла...

— А если бы это был ее последний шанс?

— Тогда да. Луиза использовала бы все возможности, не упустив ни одной, даже самой ничтожной.

— В тот вечер Роджер впервые сказал вам, что соби­рается жениться?

— Да.

— Мог он сказать об этом мисс Олбени раньше, чем вам?