Исповедь
вернуться

де Габриак Черубина
Шрифт:

«Ты сам мне вырезал крестик…»

Ты сам мне вырезал крестик, и сам его надень, чтоб быть нам с тобою вместе и ночь, и день… У нас Ангел-Хранитель один теперь, — пробей же, пробей в граните, в темном граните — дверь. Если пробьешь ты камень отточенным резцом — откроется перед нами отчий дом… И будет уже не крестик на сердце моем, а цветок, и будем с тобою вместе… И близок срок. Июль 1924.

«Ты сказал, что наша любовь — вереск…»

Ты сказал, что наша любовь — вереск, мой любимый цветок, — но крепко заперты двери, темен Восток. И мы позабыть не можем красоты раздробленный лик, — тебя манит смуглая кожа, меня — рот цвета гвоздик… И слаще, чем сон виноградин для меня этот алый рот, а твой взор по-иному жаден, тебя смуглая кожа жжет. И, значит нет чуда единой любви… Каждое сердце — Иуда, каждое сердце — в крови… Не носи мне лиловый вереск, неувядающий цвет… Мы — только жалкие звери, а любви — нет. 13 августа 1924

«В эту ночь я была с другими…»

В эту ночь я была с другими в ресторане большом… Под звуки джаз-банда танцевали шимми женщины с малиновым ртом… А мужчины тут же пили сода-виски, ели их дамы кофе-гласе… И я знала, что все они друг другу близки, и все во сне. Что они корчатся от безумной боли, что дама в красном уронит бокал, положит голову на мраморный столик и завоет, как шакал. Но никто не услышит, никто не обернется, даже не вздрогнет сигарный дым… Ведь каждое сердце скоро порвется, что вы делаете с сердцем моим. Осень 1924

«Лесное озеро, поросшее осокой…»

Лесное озеро, поросшее осокой… Склонилась ты, и взор на дно глубоко проник; Там твой пленен двойник в неверном зеркале озер… Идут года… И день сегодняшний похож на день вчерашний, — цветет зеленой яшмой стоячая вода… Идут года, клубясь в ночном тумане… И страх ползет, и сердце ранит… Ты падаешь, и вот со дна встает двойник, — твой искаженный лик, — и он живет, и дышит, и говорит, — и каждый слышит его застывшие слова… А ты — мертва. Осень 1924

«Чудотворным молилась иконам…»

Чудотворным молилась иконам, Призывала на помощь любовь, А на сердце малиновым звоном Запевала цыганская кровь. Эх, надеть бы мне четки, как бусы, Вместо черного — пестрый платок, Да вот ты такой нежный и русый, А глаза — василек. Ты своею душой голубиной Навсегда затворился в скиту, — Я же выросла дикой рябиной, Вся по осени в алом цвету… Да уж, видно, судьба с тобой рядом Свечи теплить, акафисты петь, Класть поклоны с опущенным взглядом, Да цыганскою кровью гореть. 1924

«Если сказано слово о крови…»

Если сказано слово о крови, От него уж нельзя убежать, — Нам, пожалуй, с тобою не внове Убивать. Ты считать не желаешь, не можешь, Что такое пролитая кровь… Убивать приходилось мне тоже, Только я убивала любовь. И не даром же черное пламя Нас скрутило, связало вдвоем. Нет, не страшно встречаться глазами. Что ж, когда мы убьем?

«Ненужные стихи, ненужная тетрадь…»

Ненужные стихи, ненужная тетрадь, Души, больной души слепое отраженье, — Бесплодные мечты хотела я сдержать, Запечатлеть виденья… Но разве так должны входить мы в этот храм, Где чаша вечная с нетленным Божьим словом, И разве для того, чтоб причаститься там, Не надо стать готовым? Поэта светлый долг — как рыцаря обет; Как латы рыцаря горит служенье наше, И подвиг восприяв ценою долгих лет, Придем мы к вечной Чаше. Я душу подняла, как факел смоляной, Но ветер налетел и пламя рвет на части… Я Господа зову, идем к нему со мной. Наш путь в Господней власти. 10 января 1925

«Казалось тебе — за высокой оградой…»

Казалось тебе — за высокой оградой Цветущий весенний сад… Ты раньше не знал такого сада? Ведь это ад! Листья на деревьях — черны как уголь, Вода в канавах — горький яд… В этом саду потеряешь друга, Изорвешь о камни брачный наряд. А на черном дереве — серая птица Поет о том, что вечен закат, О том, что милый любимый рыцарь Не возвратится назад. За высокой оградой о радостном чуде Глупые люди зря говорят… Но здесь никогда ничего не будет, — Здесь только ад! 13 мая 1925