Марина отказалась от кофе. От «тяжёлых» палат отговорила директриса: сегодня у неходячих деток банный день, в следующий раз. В коридоре, пока шли, директриса поймала прижавшегося к стене мальчика. Погладила по голове:

– Как меня зовут, мальчик?

– М-м…

– Не волнуйся, вспомни. Ма…?

– М-мама, – неуверенно прошептал малыш.

– Они меня только «мама» называют, – похвасталась директриса. – В областной газете статью так и назвали: «Мама и её 158 деток». Так что, когда будете писать, можете в этом духе…

Спустились в подвал, где удушливо пахло горячим пластиком. Шумела машина, режущая и паяющая плёнку, медленно вращался тяжёлый полиэтиленовый рулон. Машину, как муравьишки, облепили подростки: что-то подтаскивали, подправляли.

– Мы изготовляем на заказ пакеты и зарабатываем деньги, – с гордостью сказала директриса.

Через три минуты от угара у Марины заболела голова. Торопливо поднимаясь из подвала, черкнула в блокнот: «Найти информацию о токсичных, канцерогенных свойствах пластиковых паров». Вышли на приусадебный участок.

– Интернат обеспечивает себя ягодами, овощами, мясом, – с гордостью сказала директриса. Перед ними раскинулись, уходили к горизонту, плавились в знойном мареве зеленовато-розовые клубничные плантации. По ним ползали девочки: рыхлили, пололи, дёргали усы. Марина оглянулась в поисках спасительной тени: хоть бы ветерок, нещадно жалило полудневное солнце. Соломенная шляпа не помогала.

До дома подбросил директорский молчаливый шофёр. В машине стояла приятная прохлада от кондиционера. Когда поднялась в квартиру, услышала на лестнице тяжёлые шаги, продолжительный звонок. В дверях стоял шофёр, держал в руках чистое эмалированное ведро, завязанное сверху марлей. На белой ткани проступали кроваво-розовые пятна.

– Что это?!

– Скромный презент от руководства интерната. Так сказать, от чистого сердца. – И, не слушая возмущённую Марину, стал быстро спускаться.

Марина развязала, откинула марлю. Клубника, сорт «виктория». Крупная, чуть переспелая, отборная, тёплая от солнца, тускнеющая и засыпающая на глазах. Наложена щедро, с горкой. Запах невозможный – рот мгновенно наполнился слюной… Немедленно вызвать такси, с негодованием вернуть.

Тёплый аромат, как живой, вползал, окутывал квартиру. Марина включила компьютер. Пока тот загружался, с самого верха, с горки скатилась на пол ягода. Она подобрала и вернула на место. Опять скатилась. Марина положила её в рот. И ещё одну положила. И ещё.

Закрыв от наслаждения глаза, она перекатывала, прижимала клубничины языком к нёбу, к дёснам, покусывала, ощущая семечки и упругую душистую мякоть. Набивала полный рот, причмокивая, всхлипывая, давясь. Подбородок был залит сладким соком, ногти в розовом клубничном маникюре, руки по локоть липкие и красные. А она всё ела и ела, и не могла остановиться.

Если вы думаете, что коттеджный микрорайон – это дворцы, подстриженные лужайки и бирюзовые бассейны с золотыми рыбками – то глубоко ошибаетесь. Бывают (не улыбайтесь) бедняцкие, ну ладно, середняцкие коттеджи. У нас в микрорайоне именно такие.

Нашим соседям за рекой здорово подфартило: успели проскочить в инфляционный коридор начала девяностых. На строительство брали кредит в советских полновесных рублях – а расплачивались обесцененными гайдаровскими бумажками. Нам пришлось туже. Продавали квартиры, оформляли кредиты, залезали в жуткие долги.

Дома здесь ставили, кто во что горазд, исходя из крепкой мужицкой фантазии. Здесь пахнет не экзотическими цветами, а навозом. Не поют райские птицы, а хрюкают поросята, кудахчут куры и блеют козы. Шелест листвы услышите только ночью: днём его заглушают визг пил и дрелей, треск косилок и сварочных аппаратов. На участках цветут, в основном, не клумбы, а гряды тяжёлых картофельных и помидорных кустов.

– Нет, ты посмотри, что эти живодёры делают! – соседка потрясает очередной казённой бумажкой, вынутой из почтового ящика. – Обложили земельные участки таким налогом – будто они у нас золотые!

Наш микрорайон загнан в самую пойму обмелевшей речки, в овраг, на бросовые земли. Здесь когда-то искали нефть – не нашли. Геологи с мощной техникой отчалили. После них остались вывороченные глубинные пласты ярко-оранжевой глины и чудовищные гусеничные колеи.

Сегодня вместо глиняных пластов и торчащих ржавых железяк поднимаются пышно взбитые чернозёмные подушки маслянисто поблёскивающих грядок. Не счесть, сколько сюда перевезено машин с торфом, перегноем, компостом. Сколько вбухано денег, сколько пролито пота, а порой и слёз. И, впрямь, золотые участки получаются.

– Когда мы хребты на пустоши ломали, государство нам не то, что руку помощи – мизинчик не протянуло! Со стороны, ручки в брючки, поглядывало, – бушует соседка. – А как на не угодьях возделали сад, провели за свой счёт газ и воду – тут как тут: лапы загребущие, глаза завидущие.

Это правда.

Почему человек так любит-холит свой участок? Да потому что, если хотите, это макет личного крохотного государства. Телевизор включить, газеты развернуть страшно: мир сходит с ума. Правители-бездари губят чужие, того хуже – свои собственные народы. Голова идёт кругом, почва уходит из-под ног, всё летит в тартарары. Человеческая низость и алчность достигла глубин, ниже которых пасть некуда. Жизнь обесценилась до копейки…