Среди приближенных новой императрицы Румянцев не нашел старых друзей: кто умер, кто в отставке, а кто в изгнании… Двор был полон иностранцами. Остерман, Бирон, Левенвольд, Миних… Именно они, эти люди с нерусскими фамилиями, решали судьбы России.

Москва была наводнена слухами. Говорили, будто бы Долгорукие и Голицыны затевали заговор против новой императрицы, собирались сами управлять государством. Румянцеву, человеку опытному, искушенному в государственных делах, нетрудно было разобраться, где правда, а где ложь. Свергать императрицу никто, конечно, не собирался. Верховный тайный совет, где решающее слово было за Долгорукими и Голицыными, хотел только ограничить ее власть. Анна Ивановна была приглашена на трон на определенных условиях, или «Кондициях», как их тогда называли, написанных рукою князя Дмитрия Михайловича Голицына, перед умом и начитанностью которого преклонялись все «верховники».

Вначале ничто не предвещало осложнений. Предложения «верховников» государыня приняла без всякого торга. Но, как показали дальнейшие события, с ее стороны это было только уловкой: 15 февраля она торжественно въехала в Москву, а 25 февраля не менее торжественно разорвала подписанные ею же «Кондиции».

Не имей Анна Ивановна поддержки, вряд ли решилась бы на такой шаг. Но она была не одна. Рядом находился верный «друг и советчик» Бирон, приехавший с ней из Курляндии. На ее стороне были немцы, успевшие пустить в России глубокие корни. Она нашла поддержку и в лице русских сановников — тех, кто на дворцовой арене битвы за власть до этого терпел постоянные неудачи и теперь спешил воспользоваться воцарением новой государыни для сведения счетов со своими соперниками. В сей компании оказались граф Головкин, князь Черкасский, граф Ягужинский и другие.

Румянцев не участвовал в дворцовых схватках. В Москву он приехал, когда победители и побежденные уже определились. Наслышанная о нем как о человеке даровитом и весьма честном, императрица надеялась вовлечь его в свое окружение. Сразу по прибытии из Константинополя он был произведен в генерал-адъютанты, пожалован полковником гвардии Преображенского полка. А однажды императрица вызвала его к себе и предложила пост президента камер-коллегии. Она ждала, что он повалится перед ней на колени и станет благодарить за высочайшую милость, как это делали другие, но Румянцев заметно смутился и стал говорить слова донельзя дерзостные. Он сказал, что, будучи с ранних лет солдатом, ничего не смыслит в финансах и вряд ли сумеет «выдумать» средства для удовлетворения прихотей иноземных друзей ее императорского величества.

Анна Ивановна была поражена.

— Да вы бунтовщик, сударь! — зловеще промолвила она. — Извольте выйти вон!

Румянцев ушел, а на следующий день им занялся сенатский суд. Его лишили графского звания, всех чинов и под строгим караулом сослали в вотчинную деревню Чеберчино, что в далеком присурском крае, заселенном главным образом мордвою, черемисами да татарами.

Пять лет томился Румянцев с семьей в изгнании, мог бы до окончания своего века там остаться, да в ту пору случилась война с Оттоманской империей, придворные и вспомнили о нем. Сподвижник Петра Великого был известен как большой знаток «туретчины», умевший вершить дела, в которых другие сановники не очень-то разбирались. Государыня соизволила дать ему «всемилостивейшее прощение».

После снятия опалы Румянцева некоторое время подержали в должности губернатора в Казани, а затем направили в Глухов возглавить Малороссийскую коллегию и заодно быть «правой рукой» генерал-фельдмаршала Миниха, командовавшего русской армией в войне против турок. А потом, уже после войны, его снова послали в Константинополь в качестве чрезвычайного посланника с наказом удержать Порту от нарушения заключенного с нею мирного договора. Румянцев и в этот раз оправдал возлагавшиеся на него надежды. Он добился от Порты признания Российского государства империей, сумел отвлечь ее от новых враждебных действий…

Когда карета остановилась у подъезда родного дома и Румянцев с помощью слуги сошел на землю, первой навстречу ему кинулась супруга Мария Андреевна, невесть как оказавшаяся на крыльце.

— Сударь наш любезный!.. Ждали, ждали и дождались-таки. С приездом, сударь наш!..

Едва они успели расцеловаться, как на шее у него повисла Параша, самая младшая из дочерей: ей не было еще и шестнадцати.

— Доченька!.. — обрадовался ей Румянцев. — Какая же ты, право!.. Настоящая невеста.

На дворе уже сказывались вечерние сумерки. Мария Андреевна вдруг заторопилась:

— Что ж стоим у всех на виду, пожалуйте в дом. Кстати, в столовой стол к ужину накрывают.

— А где Петруша? — спросил Румянцев. — В полк отправлен?

— Еще не отправлен. Должен подойти, хотя и запоздать может. Без него поужинаем.

— Я устал и не хочу есть, — как-то сразу сник Румянцев. — Прикажи принести в кабинет чаю, мне будет этого довольно.

Чай принесла сама Мария Андреевна. Она не хотела оставлять его одного.

— Как дорога, очень устал?

— Не очень… А вы как тут? Новостей много?

— Сразу не вспомнишь… Главная новость — Бестужев-Рюмин сделался вице-канцлером.

— Неужели? Его же государыня терпеть не может.

— Говорят, Лесток за него просил. Сначала выпросил для него место главного директора над почтами, а потом в вице-канцлеры продвинул.

— Чудеса!.. — с усмешкой промолвил Румянцев, принимаясь за чай.

— Я забыла лимон принести, — вдруг вспомнила Мария Андреевна. — Я сейчас… Лимон снимет усталость.

С этими словами она быстро направилась к выходу и скрылась за дверью, не дав себя остановить.