Николай получил письмо из рук Наташи Кругловой, которую недавно по её просьбе зачислили в артиллерийский дивизион санитаркой. Прочитав его, Николай помрачнел.

— Возвращайся, Наташа, в медсанбат, — проговорил он. — Спасибо тебе. А мне надо побыть одному.

Вечером за ужином он был особенно суров и неразговорчив. Только перед сном сказал замполиту:

— Да, Пётр, не все прошли через Колтовский коридор: тяжёлым оказалось испытание...

Замполит не понял этой таинственной фразы, но переспрашивать не стал, решив, что комбат вложил в неё какой-то свой, ему одному понятный смысл.

Так оно и оказалось в действительности.

Как незаживающая рана, снова стали бередить душу отношения с Галей. Два года она молчала. Ни письма, ни весточки. Но ведь Паршин часто переходил с фронта на фронт — письма могли затеряться. Могли. Но он писал ей и из госпиталя. Она не отвечала. Потом почему-то вернула аттестат. Полгода им пользовалась, вроде признала его право ей помогать. И вдруг неожиданно... такой шаг. Значит, нашёлся другой, тот, что поближе, ненадёжнее его, фронтовика, который в любую минуту может распрощаться с жизнью. Это ясно. Вот почему она пошла на полный разрыв. А может, кто-то из них ошибся? Она или он? Когда и в чём?

Над головой с воем пролетела мина и разорвалась где-то сзади. Пулемёт, стучавший слева, неожиданно замолк, будто захлебнулся...

Находясь на наблюдательном пункте артдивизиона, Наташа видела, как поднимались залёгшие было под пулемётным огнём бойцы в атаку. Она поставила ногу на сделанный в окопе выступ, но тут совсем рядом с воем и грохотом разорвалась вторая мина. Наташу обдало землёй, и она инстинктивно, вобрав голову в плечи, присела. Новый взрыв заставил её вздрогнуть.

— Вот черти косолапые! — ругнула она немцев.

Под миномётный огонь противника попал целый батальон, в расположении которого находился НП дивизиона. Среди солдат могли уже появиться раненые. Чего же она сидит в окопе? Надо помочь санитаркам батальона оказать помощь раненым. Пересилив себя, Наташа снова, не глядя, нащупала ногой приступочку и, переметнувшись через бруствер, пригибаясь, побежала к черневшей впереди воронке от снаряда. Свалилась в неё, поправила сползавшую набок санитарную сумку и стала выползать на край ямы, ещё хранившей тепло недавнего взрыва. Неподалёку послышался стон, и она, выбравшись из воронки, поползла на этот зовущий голос, торопясь вмешаться в начавшуюся уже борьбу между жизнью и смертью.

— Потерпи, потерпи, милый, — машинально шептала она, переворачивая бойца.

Раненый лежал без сознания. Видимо, его не только задело осколком мины, но и контузило. Наташа уже заканчивала перевязку, когда рядом грохнул новый взрыв. Она ощутила резкий удар в спину. «Сейчас, сейчас»... — ещё говорила она, пытаясь подняться, соорудить лямку, чтобы вытащить раненого из опасной зоны. Но силы уже оставляли её, и санитарка поняла, что если сейчас кто-нибудь не придёт ей на помощь, то так и останется лежать рядом с бойцом. Бессилие угнетало её. Наташа всё ещё пыталась ползти, чтобы кого-то позвать на помощь, на самом же деле лишь перебирала руками траву, не двигаясь с места. Поняв это, она ужаснулась и представила себе, что наступает её смертный час...

Бой ушёл куда-то в сторону, и Наташа подбадривала себя мыслью, что не может умереть вот так, ничего не сказав о своей любви. Нет, нет, она должна жить, хотя бы ещё день или два, пока не признается Николаю в том, что любовь к нему она пронесла через все фронтовые испытания.

Когда пришли санитары, Наташа нашла в себе силы посмотреть на раненого бойца и попросить:

— Сперва его, его...

Она чувствовала, что что-то тёплое растекается по спине, правому боку и подступает к груди. «Кровь», — подумала девушка и потеряла сознание.

Когда ей приподняли голову, с трудом открыла глаза, едва двигавшимися пальцами поманила санитара и чуть слышно прошептала:

— Передайте, что я люблю его, переда-й-т-е...

— Кому, кому передать? — переспросил тихо санитар.

— Ему, Коле, Николаю... Не забудьте...

Глаза её закрылись, и левая рука, лежавшая на груди, соскользнула на землю. Пульс не прощупывался.

— Всё! — сказал пожилой санитар.

— Да она же только что говорила, — возразил другой.

— Поздно.

— Пусти.

Санитар разорвал гимнастёрку, обнажая грудь. Припал к ней ухом:

— Сердце ещё бьётся. Понесли.

— Да не живая она...

— Понесли, говорю, да побыстрее!

Капитан Паршин лежал в штабной землянке и пытался уснуть. Но сон не шёл. После только что утихшего боя, когда врагу удалось танками раздавить ещё одну их пушку, верх брали обида и горечь. Конечно, артиллеристы выполнили свою задачу, но какой ценой! Два командира орудия погибли. Двое наводчиков ранены. Один, правда, остался в строю. А завтра, скорее всего, придётся вести бой уже в самом городе, когда всё будет зависеть от умения и инициативы сержантов — командиров орудийных расчётов. Город старинный, с маленькими, узенькими улочками, на которых есть где укрыться врагу, чтобы нанести внезапный удар, но негде развернуться нашим пушкам.