Теперь Джумаклыч уже не мог ограничиться улыбкой. Как ни сдержан и благовоспитан был ахун, он расхохотался. Ахун смеялся до слез, до боли в животе, а молла Акым смотрел на него и вздыхал.

— Простите, молла Акым! Простите великодушно! Понимаю, что непристойно это — смеяться при плачущем, но ничего не могу с собой сделать: прет из меня смех, как паводок весенний! Ха, ха, ха! Извините, молла Акым… Ха, ха, ха!..

— Ничего, ахун-ага, смейтесь, я не обижаюсь. Ничто не может обидеть меня больше, чем обидела судьба. Завидую только, что можете вы радоваться и смеяться, что легко у вас на душе…

— Хорошо. Еще раз простите, и кончим с этим. Скажите, молла-ага, вы знакомы с арабской морфологией, синтаксисом?

— Конечно. Нас обучали…

— А как у вас с татарской грамотой?

— Этим я занимался. Как-то попался под руку учебник, я его от корки до корки. Я ведь старательный был…

— Ну это же прекрасно, молла-ага! Вы, можно сказать, готовый учитель!

— Что вы, ахун-ага!.. Уж если писарем не берут… Разве мне доверят в советской школе учить? Не стоит и разговор заводить. Одно напрасное расстройство.

— Вы не совсем понимаете политику советской власти. Наш председатель сельсовета — это еще не вся советская власть. Я ведь тоже окончил духовное училище, однако мне доверили советскую школу. Учителей с другой подготовкой у нас пока что нет. Нужно только, чтоб учение ваше соответствовало политике советской власти.

— Аллах милосердный! Да если советская власть разрешит мне учительствовать, я день и ночь буду прославлять ее! От чистого сердца! Но этот сельсовет… — молла Акым безнадежно махнул рукой. — Не допустит он меня до должности…

— Ему трудно, вы должны понять его, молла-ага. Председатель наш — представитель власти. Ответственность у него огромная, а знаний мало. Вот ему и страшно, приложил палец к бумаге — закон издал, а что в том законе значится, он не знает, на веру принимать должен… Так что его вполне можно понять, вы на него не сердитесь. Ему известно, что власть против баев и молл; общее направление он держит правильно, а в речах, конечно, иногда несдержан…

— Золотые ваши слова, ахун-ага!

— Сейчас будут еще золотей. Я предлагаю вам вот что. Идите в город и запишитесь на курсы учителей. Без окончания этих курсов учить детей в советской школе нельзя. Меня назначили преподавателем на этих курсах, потом хотят отправить на работу в Ашхабад. Вы останетесь в селе учителем. Будете получать зарплату, как всякий советский служащий. Подходит вам это?

— Это?.. Да я… Да я даже и мечтать не смел!..

— Ну вот и прекрасно. Сегодня же отправляйтесь в город.

Солнце всходит, заходит, всходит, заходит… Ночь сменяется днем, день сменяется ночью. Время движется, подгоняемое безостановочным тиканьем часов. Но даже если часы остановить, заставить их умолкнуть, время не остановишь. Никакой силой, никакими приказами. Оно движется, движется, движется… Откуда оно идет, куда — этого никто не знает…

Единственно, что постигло человечество в своем общении со временем, — это установило факт его движения. Именно поэтому люди получили возможность говорить о прошлом, о будущем. И представлять их себе. Наша книга — попытка представить перед сегодняшним читателем кусок недавнего прошлого.

Жизнь человека проходит стремительно, жизнь человечества течет медленно. Проходят годы, десятилетия, века, а в бытии человечества не происходит значительных изменений. Сын, внук, правнук, праправнук… — образ их жизни не слишком отличается от образа жизни далекого предка. И вдруг все меняется. В какой-то момент истории вступают во взаимодействие две противоборствующие силы: старое и новое. Новое вступает в решительную борьбу со старым, и, если оно побеждает, меняется все: законы, власть, стремления, привычки… Однако даже в случае своего поражения старое уступает не сразу, оно не желает признать справедливой поговорку: «Привезли молодую невестку, кто станет смотреть на прежнюю?» Не больно-то хочется старому отказаться от власти, закинуть за спину котомку бродяги и уйти куда глаза глядят. Наоборот, разъярясь, старое ожесточенно набрасывается на новое, в озверелом своем наскоке, снова и снова заливая кровью многострадальную землю…

Книга, которую вы держите в руках, — воспоминание об этом времени, об этой жестокой и яростной схватке.

Солнце всходит, заходит, ночь сменяется днем, день — ночью… Взрослеют дети, стареют взрослые. Год мыши сменяется годом коровы, год барса — годом зайца, год рыбы — годом змеи; двенадцатигодичные циклы идут друг за другом, размеренно, плавно, как не слишком перегруженные караваны.

Целых двенадцать лет минуло с той ночи, когда, воспользовавшись дымовым отверстием кибитки, сбежал из дома Сердар.

Письма родным он писал, кое-какие известия о нем приходили, но сам он в селе не появлялся. И вдруг однажды по кибиткам пронесся слух: «Сердар приехал! Окончил учебу и приехал!»

Два дня Сердар не мог появиться на улице, осажденный родственниками и друзьями детства. На третий день, когда поток гостей наконец начал редеть, Сердар вышел, чтоб пройтись по селу — взглянуть на те места, где мальчишкой играл с приятелями.

Многое переменилось, многого Сердар не нашел и немало дивился переменам, забыв, что со дня его бегства прешло не просто двенадцать лет: он ушел отсюда ребенком, а вернулся взрослым человеком.