Шрифт:
— А как он помог? — спросил Сердар, краем глаза следя за передвижением миски.
— Да он тебе сам расскажет. Расскажи! — Дойдук неуловимым движением мгновенно поменяла местами миски, и перед моллой Акымом оказалась пустая посудина.
— Да, помучились мы немножко с Дойдук, — со вздохом сказал председатель. — Школа-то закрылась, куда деваться! Ахун помог. Можно сказать, спас меня от голодной смерти. Сначала определил на летние курсы учителей. Три года летом я учился, а зимой ребятишек учил. Потом бухгалтерские курсы окончил. Изучил торговое дело, в кооперации работал…
— Ты расскажи, как председателем стал, — сказала Дойдук, с довольным видом вытирая жирные губы; кажется, она наконец насытилась.
— Это я тебе оставлю. Плов мой съела и слова мои говори! — молла Акым усмехнулся и с видимым удовольствием откинулся на подушку, приготовившись слушать рассказ о том, как стал председателем.
Но тут в комнату вошла Мелевше.
Скользнула взглядом по лицу Сердара, поздоровалась с хозяевами и, опустив глаза, сказала:
— Тетя Дойдук! Дайте вашу ступку для перца…
— Ой, милая, да она у меня и не бывает в доме! Все по соседям кочует… Спроси у Бике, может, там…
Мелевше поблагодарила и снова, слегка косанув глазом на Сердара, вышла.
Не нужна была Мелевше никакая ступка. Ей нужно было взглянуть на Сердара. И все это поняли, даже Дойдук. Только Сердар ничего не понял. Он вообще ничего не видел, не слышал, не соображал…
— Я пойду! — Сердар вскочил.
— Куда ты? — молла Акым попытался усадить его. — Чай пить будем. Самый чай после плова!
Сердар не слышал его, он не отрывал взгляда от двери, за которой скрылась Мелевше.
Молла Акым снизу вверх глянул на него, усмехнулся и покачал головой.
Глава третья
Когда племянник моллы Акыма Пудак напал на мальчишек, первыми поступивших в новую школу, и сбросил их в реку, он был уже женатым человеком лет под тридцать, имел ребенка, но прозвище, которое дали ему в детстве сверстники — «Балда», прочно прилепилось к нему, так его и звали — Пудак Балда.
Прошло больше двенадцати лет, он успел побывать в бригадирах, потом за связь с молодой вдовой был объявлен морально неустойчивым и снят с работы, со злости совсем переехал к Бессир, стал жить с ней в открытую, выросла дочь, подрастал и второй ребенок — от Бессир, а кличка Балда по-прежнему оставалась за Пу-даком.
Дурджахан, мать Мелевше, и с места не сдвинулась, когда муж от нее ушел. К родителям она не вернулась. Забросила яшмак с боруком, покрепче затянула кушак и пошла работать в колхоз. Учила дочку сама, закончила ликбез. Работницей она была прекрасной, о ней даже в газетах писали. В общем, похоже было, что Дурджахан не слишком горюет о своей потере.
Пудак вернулся с базара усталый, злой — день выдался на редкость знойный, и он прямо истомился от жажды. Не найдя жены ни в кибитке, ни во дворе, он сердито швырнул на кошму сверток, который привез с базара, прислушался, не возится ли где…
— Опять унесло ее! Дурная баба, что глупый пес, никогда дома не сидит. Приобрел сокровище! Вот уж истинно: жен менять — только время терять!
Пудак вышел из кибитки, поглядел налево, потом направо и заорал во все горло:
— Жена! Эй, жена!
Звать жену по имени да еще стоя посреди улицы Пудак Балда, разумеется, не мог, но у Бессир был хороший слух, и она сразу поняла, что это Пудак и что он злится.
— И надо же… — жеманно протянула Бессир, появляясь из соседней кибитки. — Весь день, как проклятая, дома просидела, а мужу вернуться — жены дома нет… Не думала, что ты так скоро, давно бы чай вскипятила, — и она сокрушенно вздохнула.
Пудак не стал ей возражать, хотя прекрасно знал, что она врет: просто во рту у него пересохло и не было никакой охоты спорить.
Он давно уже понял, что сменял быка на петуха, когда ушел от Дурджахан к Бессир. Бессир была не только ленивая, жадная и глупая, она оказалась первой сплетницей в селе.
Когда, интимно похлопав собеседницу по коленке, Бессир начинала нашептывать ей что-нибудь этакое, у нее даже глаза сверкали от восторга. Она блаженствовала, она расцветала, она прямо преображалась на глазах, когда перемывала кому-нибудь косточки. Случалось, что в разгар беседы входила женщина, о которой только что шла речь, Бессир нимало не смущалась.