В крестьянских семьях на ночь под свой кров брали домашних животных — общепринятая практика, сохраняющаяся в традиционных обществах по сей день. Кроме того, что находившиеся рядом животные обеспечивали защиту от грабителей и воров, они давали тепло, хотя «их экскременты были омерзительны». Как сообщают, в Уэльсе XVIII века «каждое строение» представляло собой Ноев ковчег, ведь, помимо прочего, считалось, что молоко станет лучше, если коровы будут смотреть на огонь. К тому же доить их в помещении было проще. Часто скот в домах привязывали к похоронным дрогам, хотя известно, что свиньи бродили свободно. В Шотландии и некоторых частях Северной Европы кровати с занавесями сооружались в толще стены, отчасти для того, чтобы получить дополнительное пространство для животных. По свидетельству посетителя Гебридских островов в 1780-е годы, коровью мочу обычно собирали в лохани и выливали, а навоз убирали только один раз в год47.

Даже состоятельные люди, находясь вне дома, иногда ночевали в общей постели. Правила поведения требовали, чтобы спящие вместе, особенно посторонние, выполняли общепринятые условности. Новые нормы вежливости в западном обществе распространялись и на сон. «Хороший, внимательный сосед» должен был лежать смирно, на своем месте, не натягивать на себя одеяло и «пожелать» своему компаньону «спокойной ночи», «когда тот скажет все, что хотел». Во французском разговорнике, составленном для английских путешественников, среди допускаемых хорошим тоном упреков значатся: «Вы плохой партнер», «Вы тянете одеяло на себя» и «Вы только и делаете, что брыкаетесь». Мало кто защищал свои привилегии столь же рьяно, как Филипп Орлеанский, единственный брат Людовика XIV. Его жена, герцогиня, признавалась: «Когда его светлость спал в моей постели, я должна была лежать так близко к краю, что иногда во сне падала, ибо его светлость не любит, чтобы до него дотрагивались; и если оказывалось, что случайно во сне я вытянула ногу и прикоснулась к нему, он будил меня и полчаса бранился»49. К XVIII веку среди представителей благородных классов стало распространяться презрительное отношение к совместному сну, что, быть может, и породило пренебрежительное выражение «постельная охапка». Ни в одной другой сфере жизни доиндустриальной эпохи растущая ценность личного уединения среди высших слоев общества не заявляла о себе так явно. Сюда прибавлялся голос большинства религиозных лидеров, осуждавших мораль семей, пользующихся общей постелью50.

Тем не менее зачастую даже в домах среднего класса ночлег в общей постели почитался за благо. Сон рядом с родственной душой, будь это член семьи, слуга-ровесник или друг, давал преимущества, не ограничивавшиеся удовольствием, полученным от тепла другого, или экономией средств, затраченных на персональную кровать. Это также обеспечивало ощущение безопасности. Чтобы подавить общее чувство страха, друзья и родственники спали под одним одеялом, особенно по ночам, предвещавшим нечто дурное. Босуэлл, охваченный «мрачным ужасом» при наступлении ночи, уговаривал одного из друзей разделить с ним ночлег, поскольку не мог отважиться остаться один. В другой вечер, поговорив о привидениях («Я боялся, что призраки вернутся на землю»), он снова попытался найти себе компанию. Так же боялся дьявола и пенсильванец Исаак Хеллер; на ферме, где ему довелось работать, неоднократно, «чтобы не ночевать в одиночестве… он вставал и шел спать с чернокожими»51.

Вдвойне трогательной была свойственная партнерам по ночлегу тесная привязанность друг к другу, чему благоприятствовали долгие доверительные разговоры. Конечно, некоторых беседа очень утомляла. Ричард Бакстер по вечерам заставал работников «такими выбившимися из сил и изможденными тяжелым трудом», что «у них закрывались глаза», а лондонский разносчик пива в 1758 году свидетельствовал: «Наша работа так тяжела, что мы, как только ложимся в кровать, сразу засыпаем»52. Но большинство членов семей доиндустриальной эпохи, вероятно, не стремились быстро уснуть. Тогда как средняя продолжительность засыпания составляет от десяти до пятнадцати минут, три века назад этот период мог быть значительно более долгим. Недавно проведенное исследование, проходившее в воссозданных условиях ночного сна до появления искусственного освещения, показало, что участники эксперимента, после того как ложились спать, продолжали бодрствовать в течение двух часов. Вероятно, в прошлом гораздо более привычным был режим, которого придерживалась послушная дочь в «Нравах эпохи» (The Manners of the Age; 1733): «В кровати она в восемь часов, молилась о том, чтобы лечь в семь, а засыпает — в девять». Элизабет Дринкер отмечала: «Я ложусь спать около одиннадцати часов и редко или, можно сказать, даже почти никогда не засыпаю до полуночи»53.

Сколько бы ни длилась конечная фаза бодрствования, совместный сон предоставлял человеку надежного товарища, доверие к которому определялось степенью близости, недоступной в дневное время. «Большинство людей, — писал эссеист, — следуют природе, только пока они в ночных рубашках», тогда как «всю активную часть дня они играют роли». Стремление к общению, свойственное партнерам по ночлегу, может пролить свет на загадочное выражение «blanket fair» [85] , которое в Шеффилде, в других частях Англии означало «отход ко сну»54. Некоторые компаньоны редко раскрывали свою душу или выказывали «расположенность к беседе», как, например, дорсетширский соколиный охотник, объяснявший свое нежелание разговаривать любовью к чтению по ночам. Но в большинстве случаев их отношения представляются прочными, они называют друг друга «товарищ по ночлегу» (bedfellow) или «компаньон», ухаживают друг за другом во время болезни и делятся секретами. Не имея возможности посещать школу, в XVI веке подмастерье Саймон Форман «ночами брал уроки» у своего партнера по ночлегу Генри, который ходил в «бесплатную школу» днем. В сказке эпохи Реставрации «Принцесса Клория» (The Princess Cloria; 1661) мужской персонаж Локринус выражает удивление, что государственный муж Геркромбротус разговаривал «так нежно и доверительно, как будто эту ночь мы должны были провести в одной кровати». Напротив, люди, спавшие в одиночестве, в том числе и привилегированные особы, могли испытывать значительный дискомфорт. Леди Ньюпорт, семидесяти одного года от роду, поразила свою подругу Сару Каупер тем, что, находясь одна в постели, приставала с разговорами к попугаю55.

Лежа бок о бок в темноте, партнеры испытывали более сильное желание нарушить общепринятые социальные нормы. Слуги-мужчины, пользующиеся одной постелью, могли быть вовлечены в гомосексуальные отношения. Подобным образом, когда подневольные мужчины и женщины в маленьких семьях спали все вместе, это нередко приводило к появлению на свет незаконнорожденных детей56. Совместный сон мог также извратить отношения между хозяином и слугой. Однако, какими бы иерархическими, лишенными заботы друг о друге ни были взаимоотношения домочадцев в течение дня, постель часто меняла их характер. В «Английском мошеннике» (The English Rogue; 1671) госпожа, обычно спавшая вместе со служанкой, «очень свободная во всех» своих «суждениях», знакомит ее «с разнообразными приемами» обольщения «возлюбленных». Менее изысканным является ночное «состязание в выпускании газов» между госпожой и горничной, о котором повествует песенка эпохи Реставрации «Она пошла, когда стемнело, спать». Ложась вместе с хозяйками, служанки по ночам были избавлены от плохого обращения своих мужей. Говоря кратко, словами автора «Гимна темноте» Томаса Ялдена, «Свет различает, а ты равняешь». Авторы книги о правилах поведения считали необходимым напомнить партнерам по ночлегу, что нужно уступать тому, кто чем-либо превосходит другого: «Каждый раз, когда ты ложишься с человеком, который выше тебя рангом, узнай у него, какая сторона кровати ему больше нравится». Госпожа де Лианкур советовала своей внучке никогда не спать в одной постели с прислугой, поскольку слуги будут «вести себя не как должно, не уважительно по отношению к тебе, а наоборот, и не станут соблюдать чистоту и благопристойность»57.

Более всего менялись отношения между мужем и женой. Они несли в себе редкую потенциальную возможность физической и эмоциональной близости. Как и днем, некоторые мужчины оставались бездушными — грубыми, эгоистичными и глухими к просьбам своих жен. Сильвия в «Атеисте» (The Atheist; 1684) обличает типичного супруга, «тупого и никуда не годного, он ложится в кровать вялый и ничего не хочет, ворочается, ворчит, храпит». Еще меньше повезло Мэри Артур из Массачусетса, которая в 1754 году была «вышвырнута» своим мужем из кровати с такой силой, что жилец, находившийся совершенно в другой части дома, испугался землетрясения58. Однако, вынужденные проводить врозь большую часть дня, в ночное время супружеские пары предавались тихим беседам, играм и сексуальному наслаждению. Интимные ночные разговоры посвящались событиям дня или — чаще всего — неотложным делам. Во «Втором рассказе монахини» из «Кентерберийских рассказов» Чосера служанка Цецилия говорит мужу:

Лорд Уористон «долго рассуждал» со своей женой о библейском стихе, тогда как Пепис получал «большое удовольствие от разговоров и рассуждений» в постели. У Босуэлла, неверного супруга, подобно Пепису, усиливалась депрессия, если он находился вдали от своей «доброй постели» и «дорогой жены»59.

Когда утомленные души укладывались спать, традиционные различия в положении жен и мужей сводились на нет и в патриархальной семье наступали редкие моменты автономии женщины. Половые границы восстанавливались. Пребывание в постели в темноте побуждало жен к выражению интересов, неподобающих в другие часы. «Женщины знают время своего ремесла, — заявил Джошуа Суитман в 1702 году, — ведь ночью они сделают из мужчины воск». Легендарными приемами были лесть и хитрость, равно как и воздержание от сексуальных отношений или вызывающая жалобы мужей «холодность» в постели. «Всячески избегайте раздора в спальне, — рекомендовал специалист мужчинам, — чтобы доставляющее удовольствие событие поднимающейся нежности» не превратилось еще в одну неприятность. «Пятнадцать радостей брака» (б. д.), женоненавистнический труд эпохи позднего Средневековья, подробно излагает тактику, которой, по слухам, пользуются жены для свободного манипулирования своими мужьями60. Больше всего досаждало брюзжание, хорошо известное как curtain или boulster lecture — «альковная нотация». «Это метод, относящийся к правам женщин», — провозглашает мисс Плимлиммон в «Валлийской наследнице» (The Welch Heiress; 1795). В дневнике неизвестного, хранящемся у Джона Элиота из Коннектикута, содержится ясная оценка того авторитета, которым пользовались некоторые женщины. «Ее альковные нотации, — писал он о своей жене, — очень часты, суровы и длинны (через раз, а то и каждый раз или из ночи в ночь нам обоим почти совсем не удавалось заснуть), читаются самым отвратительным и оскорбительным языком… в них ворошатся старые истории о первой и второй жене, первом и втором ребенке и т. д.». Помимо упреков в адрес Элиота за прошлые женитьбы и презрительного отношения к его успехам в постели, жена иногда настаивала на том, чтобы он спал в другой комнате; то же самое делала супруга дорсетширского джентльмена Джона Ричардса, изгоняемого в столовую или погреб61.