Шрифт:
— Такого места, весь свет обыщи, не сыщешь больше. Уж этот-то закогтит так закогтит, — не унимался Зотик.
Но «тесных мест» дедушка нашел десяток. Ловкость и изобретательность старого капканщика приводили в восторг даже молчаливого Вавилку.
— Мы-то с тобой, должно быть, без глаз были… — сказал он Зотику. — Да в наши ловушки его и палкой не загнал бы!
За установкой капканов Наум Сысоич словно забыл и о промокших ногах, и о страшной своей усталости.
Сумерки застали охотников на россыпях белка.
— И смеркается, и у меня в глазах потемнело… Ничего не вижу… На поводу, верно, придется вести вам меня, ребята, — со слабой улыбкой проговорил дед.
В избушку пришли в полночь. Дед Наум снял обутки и начал выжимать промокшие портянки. Митя, Амоска и Терька спали, потеряв надежду на возвращение капканщиков. Проснувшись, они разогрели ужин. Митя предложил деду Науму растереть ноги муравьиным маслом.
Ноги Наума Сысоича были холодны и, как ни тер их Митя, устроившись против жаркой каменки, казались замороженными. От ужина больной отказался, накрылся зипуном и лег. Митя заметил, что у деда начинается озноб, накрыл его еще и своим зипунчиком и лег рядом.
Утром Митя не пошел на промысел: за ночь Наум Сысоич ослаб настолько, что без посторонней помощи не мог подняться с нар.
Присутствие Мити было приятно деду, но он все же пытался уговорить мальчика пойти на промысел:
— Шел бы… а то со стариком возиться кому охота? Да и не дитё я малое… Иди-ка, право…
Болезнь охватила деда, как огонь сухое дерево. Жар, от которого к вечеру у деда до крови потрескались губы, чередовался с ознобом. Наум Сысоич жаловался на замерзающие ноги. Митя, раскалив каменку, растирал ему колени полой зипуна, но все было напрасно. Зубы деда выбивали дробь, несмотря на то что в избушке было натоплено, как в бане.
К вечеру вернулись Зотик, Вавилка и Амоска с двумя пойманными соболями.
Терька все увеличивал и увеличивал количество кулемок. От топора пальцы у него так огрубели, что он не мог уже сам сдирать шкурки с добытых им горностаев: нежная и тонкая мездра их рвалась под его пальцами.
Опьяненные успехом промысла, ребята точно забыли о больном старике. Рано утром, наскоро проглотив завтрак, они уходил по ловушкам. Митя же оставался с дедом.
Дед лежал с закрытыми глазами.
«Уж не умер ли!» Митя схватил деда за руку; рука была горяча. Дед открыл глаза.
— Все хотел перебороть ее, — тихо сказал он, — а, видно, она меня оборола.
Митя боялся понять, о ком говорит Наум Сысоич, и сидел, не выпуская руки деда. Только сейчас он рассмотрел, что кожа на руке больного стала тонкой и светлой, как пергаментная бумага.
Митю удивляла беззаботность ребят. Зная, как любят они дедушку Наума, он не мог понять их равнодушия. «Не останься я, — думал он, — вряд ли остался бы из них кто-нибудь».
Больной лежал, уставившись в потолок. Порой Мите казалось, что ему хочется заговорить. Но Наум Сысоич, попросив пить, замолкал. Митя сам намеревался заговорить с ним, но не знал, с чего начать.
— По ручейкам, вся по ручейкам истекла сила… — словно сквозь сон заговорил наконец старик. — И все, чувствую, износилось, подтерлось, словно бы перегорело… Привел господь вовремя домовину сделать…
Дед Наум опять замолчал и от усталости закрыл глаза.
— Пожить же бы ровно еще охота. На вас пуще всего посмотреть хочется… А знаешь ли, какого ведьмедя-то ты убил? С тех пор и полюбил тебя…
Под вечер вернулся Амоска с двумя убитыми белками и прервал бессвязный разговор деда.
Сиявшие счастьем глаза мальчика, его громкий голос, повизгивание Тузика нарушили тишину избушки. Вскоре вернулись и остальные охотники. В один из капканов, настороженных уже самостоятельно Зотиком и Вавилкой, снова попал соболь.
Свежие соболиные стежки на правой стороне Шумишихинского белка обещали новую добычу. Терька тоже добился небывалой удачи: за один «высмотр» он принес трех колонков, семь горностаев и десять хорьков.
Шум и оживление ребят не трогали только Митю. Час назад он впервые понял, что деду Науму уже не подняться с нар.
Мите даже стыдно было, что ребята шумят и радуются рядом с умирающим.
Дед Наум словно понял настроение Мити и, поманив его пальцем, сказал:
— А ты, Митенька, не сердись на них… Они сердцем добрые, до-обрые…
Глава XLVI
С болезнью деда Амоска вынужден был охотиться один. Это мало смущало молодого охотника. Район, где держались белки, он знал уже не хуже окрестностей Козлушки, в руках у него была верная винтовка, рядом — неизменный Тузик.