влажнее, а размытые линии делают идеальный круг, пока он руководит мной. Затем он тянет

наши руки назад и быстрее двигает банкой, делая зигзаги вперед и назад. Краска ложится

слабыми брызгами, создавая цветовую градацию, когда он снова возвращается к

первоначальным линиям. Это почти похоже на серый закат. Поразительно, но так просто.

– Так это и есть метод для такого граффити, да?

Я говорю, но абсолютно не важно, что я говорю. Потому что смысл данного момента

все прочувствовать. Только чувствовать. Мы соприкасаемся. Мози и я так близки и все вокруг

соприкасается с нами.

Его обнаженная грудь прижата к моей спине. Он выдыхает мне в шею, так близко к

моему уху. Его длинная рука покоится на моей руке, его ладонь обхватывает мою,

придерживая мои пальцы на крохотном распылителе банки с краской. Я чую запах его пота с

явным оттенком кедра. И его дыхание, с примесью химикатов от его ингалятора. Его сердце

бьется так близко от моего собственного, и я ничего так не хочу как его рук обернутых вокруг

меня, и его тепла ограждающего меня от всего и одновременно полностью просачивающегося

в меня.

Я стою напряженная и сдерживаю дыхание, молясь, чтобы он ушел и в то же время,

чтобы он никогда не покидал меня. Затем я чувствую, как его твердая как камень эрекция

прижимается к моей заднице. Я хочу прикоснуться к его члену. Это так не нормально. Мой

разум призывает меня к моей работе и моим профессиональным обязанностям.

Я вырываюсь подальше от него и, схватив банку, бросаю ее в пустой камин.

Поворачиваюсь к нему, чтобы поругать его за нарушение границ. Но он уже повернулся

спиной ко мне и как сумасшедший роется в своем рюкзаке. Он смотрит на меня, открывая

банку с красной краской, и так сильно трясет ее, я вижу, как напрягаются его мышцы. Он со

всей дури трясет банку, все время, пока смотрит на меня, затем он подходит к стене рукой

отодвигая меня.

– Отойди, - говорит он и поднимает банку собираясь рисовать.

Его рука очень быстро двигается, ничего не размывая, и у него выходят превосходные

линии. Он владеет легко узнаваемым мексиканским уличным стилем, которым украшено так

много мостов и дождевых водостоков по всему Лос-Анджелесу. То, что он делает -

прекрасно, а он всего лишь пишет слова одним единственным цветом. Я уже знаю, этот

человек может создавать маленькие чудеса своей росписью.

Он отступает на шаг назад, оценивая свою работу. Его руки скрещены перед ним, грудь

тяжелая, а его темные глаза горят.

Мне трудно сразу прочитать, потому что надпись сильно стилизована, но я

прищуриваюсь и вижу свое имя, а затем все понимаю «Это дом Ланы, она здесь выросла!»

Мои глаза наполняются слезами, которые невозможно сдержать. Я снова плачу перед

ним и мне хочется сказать ему, что я никогда не плачу. Что я самая сильная девочка, которую

он когда-либо встречал. В средней школе я упала на занятиях по легкой атлетике и вывихнула

колено. Я сломала два пальца, когда пыталась смягчить падение. Сколько слез я пролила в тот

день? Ни одной слезинки! Ни один человек не стал свидетелем моих слез. Я все держала в

себе, как настоящий чемпион. Пятнадцать гордых минут я была героем школы, звездой

легкой атлетики.

Я киваю головой и шмыгаю, а он улыбается моей реакции. Его улыбка заставляет меня

смеяться и сгибаюсь пополам, смеюсь так сильно, что у меня начинает болеть бок.

– Что тут смешного?
– спрашивает Мози, смотря на меня так, словно я что-то

упустила и озадаченность смывает его первичную радостную реакцию.

– Мне так это понравилось, Мози. Мне безумно нравится… - но теперь я фыркаю и

кашляю.

– Лана, какого черта?

– Ты не правильно написал слово «здесь», - мне удается пропищать, и я почти не могу

ровно стоять. Слишком много эмоций, а я слишком уязвима. Я не привыкла к такому

количеству чувств.
– Ты написал «здись», - говорю я и закрываю руками уши, но я давлюсь

кашлем, смехом и слезами и едва могу говорить.

– Черт!
– ворчит Мози и со злостью подходит к стене.
– Ну, английский мне не

родной язык, - говорит он, кладя руку на бок и сильно встряхивая банку с краской.