давать точные акценты, держать в сохранности слог, предложения,

мысль всей повести, наконец!

Быть поводырями читателя до последней буквы, «и», символа точка.

— А за ней пу– у– у– у– усто– о– о– о– оо–––––––––– о– та.

— Хватит, угомони свою стилистику.

—А может это всемирный блеф? Якобы, я вас читаю, а сам прячусь

в своем воображении, но принюхайся к автору просвещенный читатель,

прохавай, пост– постмодерную табуретку, на который сидит

задница Достоевского.

— Не то! – прервал его сосед

— Зачем ты заговорил громко?

— Не то ты чешешь, я вот вспомнил про Якобсона.

— Дай справку, чтоб я не думал что он дедушка Кобзона.

— Якобсон Роман Осипович, крупнейший лингвист.

— Как Годзилла?

— В отношении прочих лингвистов, да.

— И к чему это все?

— Даже в абсурде, может быть еще больший логичный абсурд.

Лоренцо от последних слов, совсем почувствовал себя, белой вороной в

черном холодильнике смысла.

— Дай объясню, возьмем какое–нибудь, волшебное слово.

—Абракадабра? – заискрился маленький мальчик Лоренцо, в ожидании

фокусов.

— Нет, кроликов из шляпы не будет, разве что, твое сознание могу

запихнуть в карман, но это не то, вернемся обратно.

Он смочил губы, после чего встал на ноги, и отчетливо сказал:

О б р у ш и т ь – произнес Мартин, как будто, на

миг превратился в образ песочной горы, которая рушиться.

— Обрууууууушшшшшить, – повторил за ним в интервал понимания

Лоренцо, а дальше, найдя источник понимания, в унисон две песочные

горы:

— ОБ —

Р

У

Шились.

Лоренцо улавливает эту вашу, красную нить, хватает ручку и начинает

писать, вне пространства и времени, при этом чувствуя себя, в дополнение,

вне Пушкина и Хемингуэя. Найдя определенную трансцендентную волну,

не своей интонацией, он завопил как сумасшедший:

— Бейте в бубен, сейчас будем проводить лингвистический обряд. – после

чего, закрываются глаза и берется горловая нота, Мартин начинает бегать

вокруг кровати и хлопать в ладоши, создавая вдохами и выдохами ритм

(двойка тому, кто подумал про «гейя–гейя»).

— Окошко.

— А кошка?

— Там щели ваты.

— Туда или оттуда?

— Улетела барракуда.

— Дует?

— Jazz do it!

В аккомпанемент шаманов добавляется мелодия «Чижик–Пыжик, где ты

был?» они начинают напевать:

— Поли—Вини—Л—ацетат.

— Продаем места, мы в ад.

— Поли—Вини—Л—ацетат.

— Продаем места, мы в ад.

Мелодия иссякает и получается резкий обрыв.

— Гр—е—е—ешных – прокуренным басом, голосом пьяного Сатаны из

Бобруйска, заговорил Мартин.

— На орешки, – лихо улыбнулся Лоренцо, после чего Мартин бросил на него

резкий взгляд, и застыл камнем.

— Вие не сте доволни?

(вы не довольны? болгар.).

Мартин по—прежнему камень.

— Че ти, приятелю?

(что с тобой, друг?)

— постучал по камню Лоренцо. Мартин, по–прежнему, недвижим, камень,

даже болгарский язык эго не трогает.

— Ум царува, ум робува, ум патки пасе.

(ум царит, ум рабствует, ум пасет утят).

— с надеждой проговорил Лоренцо.

— Что не оживляют тебя мои болгарские заклинания? — Мартин по–

прежнему камень.

— Есть идея, а давай тебя поставим на пьедестал, у входа к больнице, и

выбьем такую надпись «Последний коммунист, узревший безработного

капиталиста, перед тем как тот превратился в гриб», подумай только, сколько