Руки не поднялись. С тем б'oльшей надеждой все взоры устремились на докладчика.

– Чт'o вы как пристально смотрите на меня, мои дорогие?
– спросил писатель.

– Как же нам не смотреть на Вас, Сергей Николаевич!
– ответил иудей.
– Вы - единственная наша надежда, тот маленький золотой гвоздь, на котором повисла правомочность нашего собрания!

– Ваш золотой гвоздь проржавел, - возвестил белорус торжественно и печально.
– Я - католик.

Нечто, похожее на вздох ужаса, вырвалось у каждого его слушателя.

В молчании Сергей спустился с кафедры и занял своё место.

Олег был первым, кто высказал вслух общее:

– Это что же получается? Мы все здесь - никто, и звать нас никак? Мы - семеро клоунов, играющих друг перед другом комедию?

– Шестеро, - заметил кто-то.

– Да, спасибо за уточнение! Очень ценное!

– Пора уже устыдиться, коллеги, - пробормотал Гольденцвейг. Сразу после, словно это послужило сигналом, заговорили все невпопад:

– На кухне продукты кончаются! Пачка риса осталась! Что это такое - пачка риса?

– Хватит уже, хватит!

– Надо уважать себя!

– Но Вы-то, Вы, Сергей Николаевич! Мы в Вас верили! Как Вы могли? Ради чего?

– Ради путевых заметок и жизненного опыта, мой досточтимый иудейский брат! Ради 'ума холодных наблюдений и сердца горестных замет', как говорится!

– Да уж, горечи мы тут хлебнули! Полной поварёшкой!

– Это не мы утром хлебали поварёшкой, а великий русский народ! Прямо из кастрюли притом!

– Эх, навернуть бы сейчас супчику...

– Балбесы мы! Шесть кусков балбеса!

– Я иду в посёлок, - объявил Олег.
– Прямо сейчас. Оттуда ходит маршрутка до станции, а со станции до Москвы уже доберёмся. Кто со мной?
– взметнулись вверх четыре руки.
– Вопрос, конечно, чисто риторический... Как, товарищ Симонов? Вы не с нами?

Артур вышел к кафедре.

– Мои дорогие, драгоценные братья и сёстры!
– произнёс он.
– Вы уже приняли коллективное решение, и мой голос прозвучит совершенно одиноко, вновь меня упрекнут в идеализме и оторванности от жизни, но я прошу Вас вопреки всему вернуться к нашим обязанностям, выполнить то, что мы не выполнили, и дождаться завтрашнего утра. Зачем, Вы спросите? Зачем, если наш голос для православия никакого значения не имеет? А я отвечу Вам вопросом на вопрос: что вообще есть церковь, как не собрание обыкновенных людей, правда, не простое собрание, а связанное высшей целью? Мы - заурядные люди, но мы все здесь объединены целью более высокой, чем наши каждодневные заботы. Даже если представить, что наши организаторы в действительности ищут своей корысти, а не блага православию, - даже тогда это не умаляет её благородства. Ведь результаты семинара можно будет опубликовать вне зависимости от мотивов его организаторов! Оттого я вижу в нас церковь. Положим, православной церковью мы не имеем права называться. Положим, мы способны называться церковью сомневающихся, или обезверившихся, или потерявших надежду. Может быть, мы не имеем права на торжественные слова православных молитв и должны изыскать себе более скромные. Но если мы - церковь, церковь не может самораспуститься! Церковь - не команда футболистов! Не шайка бандитов! Не собрание директоров акционерной компании!

Голос его прозвучал отчётливо, но ответа не последовало. Присутствующие молча поднимались со своих мест, щёлкали замками сумок, ставили стулья в ряд и избегали встречаться с ним глазами.

– Сбор перед корпусом через полчаса, - объявил Олег.

Незаметно все, кроме Лизы и Артура, вышли из актового зала.

– Ты всё-таки, надеюсь, идёшь с нами?
– сказала Лиза дрогнувшим голосом, тоже не глядя на него.

Артур отрицательно повёл головой.

– Я остаюсь, - сообщил он.
– Я избран секретарём заседания, и с меня никто не снял моих обязанностей. Кроме того, я должен дать пояснения организаторам семинара, кем бы они ни были. Мне будет стыдно, если они здесь завтра не найдут вообще никого.

– Артур, милый!
– девушка стремительно подошла к нему вплотную и взяла его лицо в свои ладони.
– Твой идеализм граничит с безумием! Славно, очень славно быть чуточку влюблённой или даже без памяти влюблённой в идеалиста, пока ты на каникулах, но каникулы заканчиваются! Как мне опереться на тебя, если все твои разумные решения, настоящие и будущие, парализованы твоим идеализмом? Я не хочу здесь оставаться ни одного лишнего часа и не останусь!

– Я не могу и не желаю тебя принудить, - ответил молодой человек тихо.

Глаза девушки наполнились слезами. Не желая их обнаруживать, она тряхнула головой:

– И это значит, что я не способна тебя уговорить идти со мной? Вот, оказывается, какова мера твоей... симпатии ко мне! Вот как ты мной дорожишь! Хорошо, я не буду тебя упрекать. По крайней мере, это ты заслужил. Прощай!

Не оглядываясь, девушка вышла из зала быстрыми шагами.

XXXII

Весь остаток этой безмерно тоскливой субботы Артур посвятил разучиванию чина литургии. Не то чтобы он верил в нужность этого дела, но ум желал быть занят хоть чем-нибудь. Не раз, впрочем, он поднимал голову от книги и обводил свою пустую комнату удивлённым взором, будто спрашивая себя: 'Зачем я здесь остался?' Он и сам себе, пожалуй, не мог бы внятно ответить на этот вопрос.

Утром воскресенья Артур проснулся рано и с изумлением обнаружил, что дождь - перестал. Солнце нарисовало на стене его комнаты яркий прямоугольник.

Неуверенными шагами молодой человек направился к храму - и в притворе столкнулся с пятидесятилетним чернобородым священником в облачении.

– Не Вы ли - Артур?
– приветствовал его священник, дружелюбно улыбаясь.
– Исповедаться не желаете?

– Батюшка!
– выдохнул Артур.
– Преступлений не совершил, но мелкие грехи имел в каждый день недели. Всех не упомню, но, зная про моё иноверие, лучше бы Вам меня не исповедовать вовсе!