Государь опять не мог не сознавать всей опасности создаваемого врагами Императрицы настроения не только для нее, но и для него самого как Монарха. Компрометируя Императрицу, чьи-то враждебные силы метили в самый режим, Императором возглавляемый. В представлении Государя они были врагами и беспредельно любимой им России. Государь видел работу своих врагов, страдал от этого, но, несомненно, страдал еще более от того легковерия, с которым общество принимало клевету, позорящую столь несправедливо самое дорогое, близкое ему существо, и приносящую столь непоправимый вред тому, что он любил еще больше, — что он доказал своею мученическою смертию — Россию. Государь не был бы человеком из плоти и крови, если бы все это не возмущало и не ожесточало его против окружавшей его среды. Могли быть ошибки Царя в управлении страной, в выборе людей, но справедливость требует признать, что эти влияния в значительной степени были последствием той обстановки, в которую поставили его силы, поднявшие против него анонимное и подлейшее оружие клеветы.

29 октября / 12 ноября Палеолог посещает яхт-клуб, где два собеседника ему поверяют, «как опасны для России и Династии интриги, которые непрестанно ткутся около Императрицы». Посол отвечает им, что также озабочен этими интригами, и спрашивает: «Как допускает Государь даже в стенах дворца настоящий очаг измены? Почему он не наказывает? Одним словом, одним почерком пера он всех бы привел к порядку. Он все же хозяин» (T. I. С. 191).

7/20 декабря посол отмечает: «До меня доходят слухи, что в интеллигентных и либеральных сферах о Франции говорят с недоброжелательностью и едкою несправедливостью (по поводу займа, предоставленного России в 1906 году). Я реагирую насколько могу против этих взглядов, но мой образ действий по необходимости ограничен и секретен. Если бы я слишком развил мои отношения с либеральными кругами, то я сделался бы подозрительным правительственной партии и Государю; я дал бы этим страшное орудие реакционерам крайней правой, шайке Императрицы, которая проповедует, что союз с республиканской Францией смертельная опасность для православного самодержавия и что спасение может прийти только от примирения с германским кайзеризмом» (T. I. С. 235) [338] .

Уже ранее приходилось ставить вопрос, откуда почерпал Палеолог неблагоприятные сведения как о деятельности правых, так и об интригах около Императрицы. Не раскрывается ли в вышеприведенном абзаце этот источник? Кто был заинтересован в дискредитировании правых? Очевидно, левые. Кому выгодно было работать против существовавшего в то время строя? — Очевидно, левым, тем левым, которые уже в 1906 году поставили на знамени своем революцию, тем левым, которые не могли простить Франции займа 1906 года, способствовавшего Царскому правительству одолеть первую революцию.

Работа левых пока еще робко начинает свою тихую сапу против Царя и возглавляемого им строя.

Набросав, в мере имеющегося материала, значение Императрицы и Распутина в занимающем нас периоде, приходится остановиться еще на одном лице, сыгравшем в то время довольно интересную, хотя и эпизодическую роль главным образом потому, что французский посол отводит ему значительное место в своих записках, почему странно было бы отрицать его значение, а более всего потому, что на нем отражаются некоторые характерные свойства Государя.

В сентябре возвращается из-за границы граф Витте, который посещает французского посла и высказывает ему, что «война — безумие», что «она не может не быть злополучной для России, что победа кажется ему сомнительной» и что «надо как можно скорее ликвидировать эту глупую авантюру» (T. I. С. 119–121) [339] .

Недели две спустя Палеолог отмечает в своем дневнике: «Витте продолжает „со спокойной и высокомерной смелостью свою кампанию в пользу мира“, каковая производит большое впечатление».

Посол жалуется Сазонову, указывая на то, что кампания эта тем более вредоносна, что Витте не частное лицо, а бывший председатель Совета министров, статс-секретарь Его Величества, член Государственного Совета и председатель финансового комитета. Сазонов соглашается с послом, говоря, что интриги Витте не только неприличны, но и преступны и что он не раз доводил о них до сведения Государя, который был возмущен ими.

Посол спрашивает Сазонова, почему Государь не карает Витте и не отымает у него вышеупомянутых почетных званий и должностей. Сазонов отвечает: «Потому что… потому что…».

«И эта фраза оканчивается вздохом безнадежности».

К этому министр прибавляет, «что через несколько дней он увидит Государя, которому посоветует пригласить посла, чтобы тот услышал из его уст, что болтовня графа Витте не имеет никакого значения» (T. I. С. 188–190).

28 октября / 11 ноября Палеолог записывает: «В течение этих двух месяцев, что я посещаю русское общество, меня более всего изумляет та свобода и та распущенность, с которой здесь говорят о Государе, Императрице и Императорской фамилии. В этой стране самодержавия, где государственная полиция, жандармерия и охрана, Петропавловская крепость и Сибирь всегда во всей своей грозной наличности, преступление оскорбления величества [340] обычный грех светских разговоров» (T. I. С. 1–140).

Как согласовать это наблюдение с замечанием Ривэ, который утверждает, что в России из боязни охраны не смели даже разговаривать:

«Лишь только разговор, всегда оживленный и умный и часто блестящий в этой стране, затрагивал некоторые вопросы, всматривались в соседа и слова замирали на устах. Нередко люди крупные, интеллигентные, добрые патриоты принижались этой осторожностью. Слишком часто приходилось понижать свой голос, отчего он терял свою звучность» (С. 118).

Палеолог подкрепляет свое впечатление за чаем у г-жи X., которая приводит несколько новых данных о кампании, которую Витте ведет в пользу мира, и разражается негодованием против Государя, который это терпит: «У него крайний страх (peur bleue), — говорит она перед Витте, — он никогда не осмелится его тронуть. Впрочем, от начала своего царствования он всегда выявлял себя не имеющим ни мужества, ни воли».