Ни Гучков, ни Шульгин не сделали против этого никаких возражений.

2 марта 1917 года Государь Император подписал акт отречения, заканчивающийся следующими благородными словами: «Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению святого долга перед ним повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России».

Государя много и долго осуждали за отречение за своего малолетнего сына, на что он не имел юридического и будто бы нравственного права. Находили, что автоматическое восшествие Цесаревича Алексея на престол, не оставляя такового ни на одну минуту вакантным, обеспечивало сохранение трона за Династией Романовых и тем предотвратило бы Россию от постигших ее анархии и гибели. Государя упрекали в том, что интересы Родины он эгоистически пожертвовал своим родительским чувствам.

Решение Государя действительно было юридически неправильно. Но можно ли в такие минуты требовать от человека холодного юридического мышления? Ведь никто, а в том числе и высоко в ту минуту ответственные Гучков и Шульгин, тоже не подумали об этом.

Было ли решение Государя эгоистическим?

В ту минуту, когда у человека вырывают все, чему он по мере сил и разумения служил всю свою жизнь, в чем он видел призвание свое, ниспосланное Божественным Промыслом, когда все и вся ему изменяет, когда путем неслыханного насилия ему от имени будто бы всей России говорят «уходи», тогда ему же ставят в упрек, что он не отдает им, этим людям, своего обожаемого сына, к тому же, по слабости своего здоровья неспособного царствовать. Где же, наконец, справедливость!

Нет, этой справедливости не было. Надо было доконать «pollice verso» [443] уже взятого в плен и выведенного из строя благородного бойца за честь и доблесть России. Ведь, по существу, то, в чем обвиняли Государя, не имело даже реального значения. Неужели серьезно можно поверить, что слабые, ничтожные люди, дорвавшиеся до власти, с первого же дня ставшие игрушкой Совета солдатских и рабочих депутатов, могли бы сохранить права малолетнего Цесаревича? Ведь мы видели, с какою легкостью они были вырваны у Великого князя Михаила Александровича.

Нет, справедливо говорит Палеолог, «акт его отречения, который он так долго обдумывал, вдохновлен самыми лучшими побуждениями, и его общий тон проникнут Царственным величием. И его моральное состояние при этих исключительных обстоятельствах кажется совершенно логичным, если допустить, как я это часто отмечал, что в течение уже многих месяцев несчастный Монарх признавал себя приговоренным, так как он уже давно принес себя в жертву и подчинился року» (С. 239) [444] .

Указав в акте отречения на «тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы», Государь уже после отречения, 8 марта обратился с прощальным словом к своим войскам, в котором указывал: «Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель…»

Но этот патриотический призыв низложенного Государя Временным правительством к распространению не был допущен и в то время остался русскому народу неизвестным!

И в то время, когда благородный и уже лишенный власти Монарх призывает свой народ к исполнению своего долга, новая власть, обвинявшая его в неспособности довести войну до победного конца и во имя этого вырвавшая у него власть, уже бьет отбой.

Палеолог отмечает 7/20 марта: «Манифест Временного правительства опубликован сегодня утром. Это документ длинный, многословный, напыщенный, бесчестящий старое правительство, обещающий народу все благодеяния равенства и свободы. В нем едва говорится о войне».

Возмущенный посол идет объясняться к Милюкову, который в растерянности только просит дать ему время (T. III. С. 256–257) [445] . Тот самый Милюков, который обвинял Штюрмера и весь старый строй в измене союзникам!

По сведениям Палеолога, почерпнутым у Милюкова, Государь предполагал просить гостеприимства у Английского Короля. «Он должен бы поторопиться, — говорит ему Палеолог. — В противном случае, бесноватые из Совета могут вызвать против него досадные осложнения».