Несмотря на такой холодный прием, посол решается высказать Государю свои мрачные взгляды на положение и о необходимости поставить во главе правительства сильного человека. Государь с этим соглашается. Бьюкенен, однако, делает оговорку, чтобы стойкость этого лица «не проявлялась в усилении репрессивных мер или в том, чтобы мешать прекрасной работе земств». Воздавая должное земствам за услуги, оказанные ими во время войны, Государь ответил, что он порицает поведение и политическую деятельность некоторых их лидеров. Посол старался защищать их, указывая, что «если они и заблуждались, то руководились только чрезмерным патриотизмом», но его защита осталась без успеха. Очевидно, восхваление земств после их недавних чисто революционных выступлений не могло не поразить неприятно Государя, но апогея своей бестактности сэр Джордж достигает следующим выпадом: «Ваше Величество, разрешите мне сказать вам, что вы имеете перед собою только один верный путь — уничтожить преграду, отделяющую Вас от Вашего народа и снова заслужить его доверие» [436] .

«Выпрямившись и твердо взглянув на меня, Государь спросил:

— Думаете ли Вы, что я должен заслужить доверие моего народа или что он должен снова заслужить мое доверие?» (T. II. С. 36–37).

Нужно удивляться сверхчеловеческой сдержанности Монарха, который мог спокойно выслушать эту уже прямо дерзкую выходку зарвавшегося англичанина.

1/14 января новогодний прием в Царском Селе.

«Николай II появляется, как всегда, любезный и простой, даже с обликом развязности [437] , но бледное и исхудалое лицо выдает природу его тайных помышлений» (Палеолог. Т. III. С. 164). Таким же мы видим его 21 января (3 февраля), три недели спустя, за парадным обедом в Царском Селе, данном лорду Мильнеру, Думергу, генералу Кастельно и другим, когда для каждого из них он находит любезное слово (Там же. T. III. С. 185) [438] .

Какой героической силой самообладания владел этот так называемый «слабый» человек, и как мелки и ничтожны оказались перед ним будущее властелины России князья Львовы и Керенские, выдохнувшиеся через месяц пребывания у власти.

К концу 1916 года силы таинственного «заговора» развернулись во всю свою ширь. Движимая ими оппозиция закусила удила и слепо и упорно, в угоду Людендорфу, потянула Россию в бездну.

В столице не хватало хлеба. Начинаются волнения в хвостах у булочных, скоро перешедшие в демонстрации.

Все бывшие в то время в Петрограде должны признать, что никакого голода в столице в то время не было. Бывал временами недостаток в хлебе, часто добывание его требовало значительной затраты времени, но всяких других питательных веществ, как то: капусты, картофеля, было вполне достаточно, и голода в прямом смысле этого слова никто не испытывал. Теперь известно, что в Берлине и других немецких городах продовольственное положение в то время было несравненно хуже, но народ терпел. Терпел бы его и наш народ, привыкший к терпению и всегда пассивно героический, вытерпевший и терпящий во сто раз худшее при большевиках, но были силы, которые не только не хотели, чтобы он терпел, но, напротив того, жаждали вызвать его неудовольствие, памятуя слова Редерера: «Ораторам стоит обратиться к голоду, чтобы достигнуть жестокости», а также выкрики «le boulanger et la boulang`ere» [439] , послужившие боевым криком Французской революции.

Здесь кстати отметить, что много хлеба было задержано какими-то таинственными силами на станциях железной дороги средней полосы России, и стоило появиться у власти Временному правительству, как хлеб «Deus ex machina» [440] появился на столичных рынках.

Уличные демонстрации, сначала мирные, скоро приобрели революционный характер.

Вновь назначенный вместо ушедшего со своего поста А.Ф. Трепова председателем Совета министров князь Голицын и командующий войсками генерал Хабалов совершенно растерялись. Вызванные для подавления беспорядков войска, своевременно неиспользованные, отказались стрелять и вскоре стали на сторону восставшего народа. Родзянко телеграфирует Государю, пребывающему в Могилеве, о том, что Династия в опасности. Образуется исполнительный комитет Государственной Думы; министры старого правительства арестованы.

Родзянко, Гучков, Шульгин и Милюков совершенно ошеломлены анархическим видом армии. «Не таковой они ожидали революцию; они надеялись руководить ею, сдерживая ее армиею. Теперь войска не признают никакого начальства и распространяют ужас по всему городу», — сообщает Палеологу некий присланный к нему Родзянкой значительный чиновник X., которому, в свою очередь, Палеолог говорит: «Если самодержавие падет, будьте уверены, что оно увлечет за собою в погибель все здание русской государственности» (Т. III. С. 227–228) [441] .

Образуется Совет солдатских и рабочих депутатов, с которым исполнительный комитет Государственной Думы начинает работать «в тесном единении», то есть беспрекословно исполнять его волю. Постановляется решение, требующее отречения Государя от престола. Предъявить это требование командируются члены Государственной Думы Гучков и Шульгин.

Нет надобности останавливаться здесь подробно на обстоятельствах, непосредственно предшествовавших отречению Государя, так как тема эта уже достаточно разработана.

Гучков и Шульгин прибыли в Псков, где, по словам Палеолога, встретили у Государя «свойственный ему любезный и простой прием» (T. III. С. 237) [442] .

Оставленный всеми Государь согласился на отречение, но отказался сделать это в пользу сына, с которым не имел сил расстаться, а передал престол своему брату, Великому князю Михаилу Александровичу. Необходимо отметить, что этому решению предшествовал разговор Государя с лейб-медиком Федоровым, который на поставленный ему Государем вопрос ответил, что болезнь Наследника неизлечима.