Но Милюков «не думает, что жизнь Их Величеств была в опасности» (Палеолог. Т. III. С. 255–256) [446] .

На сделанное Бьюкененом представление Король Георг предложил Государю и Императрице гостеприимство на британской территории (Там же. С. 263) [447] .

Однако, по требованию большевиков, Временное правительство обязалось удержать в России низложенного Государя и, кроме того, был назначен особый комиссар, чтобы наблюдать за арестованной Императорской семьей. В своей позорной угодливости перед Советом правительство уверило его, что по соглашению с Бьюкененом оно даже воздержалось от передачи Царю приглашений Английского Короля (Там же. С. 273) [448] .

А каково было в то время видимое настроение арестованного в Царском Селе Государя?

«Государь по-прежнему поражает своим равнодушием и спокойствием… Он испытывает как будто бы какую-то мягкую атмосферу отдыха от Верховной власти» (Т. III. С. 298) [449] .

Думается, что это была естественная реакция после его невыносимых переживаний, освященная необычайным христианским смирением, ярким примером чего является тот факт, что после заутрени в Светлый Христов Праздник Государь христосовался со своими тюремщиками.

Удивительная, исполненная благородства манера держать себя Государя покорила даже такого отъявленного врага самодержавия, как Керенский, который не один раз улавливал себя на том, что называл Государя «Государем» и «Ваше Величество» вместо хамски установленного правительством обращения «полковник».

После приведенной отметки 10/23 марта 1917 года мы в записках Палеолога более не встречаемся с фактами, так или иначе имеющими отношение к Царю и его семье, но нельзя не привести здесь преисполненного сарказма замечания его о создавшемся новом положении в противоположность старому:

«Что Россия обречена на федерализм — это вероятно. Она предназначена ему громадностью своей территории, различием рас, ее населяющих, возрастающей сложностью ее интересов. Но настоящее движение носит гораздо более сепаратистический характер, чем областной, более склонное к уступкам (областей), чем к их федерации; оно ведет не менее чем к национальному расчленению. И этому Советы способствуют вовсю. Как же бесноватым и глупцам из Таврического дворца не соблазниться разрушить в несколько недель историческое создание десяти столетий! Французская революция началась с провозглашения „Французской Республики, единой и неделимой“. Этому принципу она пожертвовала тысячами голов, и французское единство было спасено.

Русская революция принимает лозунгом: Россия разрушенная и расчлененная» (Т. III. С. 279) [450] .

Оставляя Россию 4/17 мая 1917 года, Палеолог заканчивает свои столь богатые содержанием воспоминания словами: «И бросая последний взгляд назад, я повторяю себе пророческую жалобу, которой бедный мужик, блаженный или юродивый, заканчивает сцену мятежа в „Борисе Годунове“ (опере)» (Т. III. С. 348):

С отречением Николая II деятельность его как Монарха прекращается, но значение его не перестает быть знаменательным; недаром же большевики признали необходимым сначала его удалить, а затем и уничтожить. Он являлся как бы живым знаменем идеи продления войны до конца и уничтожения противника; этой идее Государь служил с таким самоотречением, что призывал всех служить тому правительству, которое его низложило.

Принимая в прощальной аудиенции в Могилеве уже после отречения генерала Вильямса, он высказывает, «что теперь надо поддерживать Временное правительство, что является лучшим способом сохранить Россию для союза, созданного для завершения войны». Последними словами Государя, обращенными к Вильямсу, были: «Помните, одно только важно — только разбить германцев!» (С. 170).

Все сведения иностранцев о Государе в дальнейшем ограничиваются воспоминаниями Жильяра. В этих воспоминаниях личность Царя и Царицы и всей Августейшей семьи выявляются в необычайной красоте благородства, величия и смирения. Эту книгу следует прочесть каждому русскому человеку. Здесь приведем из нее лишь несколько строк, касающихся непосредственно интересующей нас темы.

Арестованному Государю причиняют в Царском Селе ряд ненужных и оскорбительных неприятностей.

«Однако, — пишет Жильяр, — Государь принимал все эти стеснения со спокойствием и величием души замечательными. Ни разу слово упрека не сорвалось с его уст, и это потому, что одно чувство доминировало над всем его существом, даже более сильное, чем привязанность к своей семье: любовь к родине. Чувствовалось, что он готов был простить тем, кто причинял ему эти унижения, лишь бы они оказались способными спасти Россию» (С. 182) [452] .

Сверхчеловеческое величавое смирение никогда не оставляет Государя.

Когда часть Царской семьи неожиданно, ночью отправляют из Тобольска в Екатеринбург, «он кажется спокойным и находит ободривающее слово для каждого из нас» (С. 221) [453] .

Исключительная личность Царя и семьи его укрощают даже красноармейцев, присланных в Екатеринбург в качестве тюремщиков.

«Мало-помалу тюремщики смягчаются от контакта с заключенными. Они были удивлены их простотой, тронуты их кротостью и подавлены их безмятежным достоинством, и скоро они почувствовали себя подчиненными тем, над которыми предполагали властвовать. Пьяница Авдиев был обезоружен таким величием души и почувствовал всю свою мерзость. Глубокая жалость заменила у этих людей свирепость первых дней» (С. 241) [454] .