В таком случае, кем же руководится камарилья Царского Села?

Я напрасно допрашивал тех, которые казались мне более способными удовлетворить мое любопытство. Я получил только ответы неопределенные и противоречивые, гипотезы, подозрения [416] .

Если бы я, однако, был вынужден [417] сделать вывод, я сказал бы, что пагубная политика, за которую Императрица несет ответственность перед историей, внушается ей четырьмя лицами: председателем крайней правой группы Государственного Совета Щегловитовым, Петроградским митрополитом Питиримом, бывшим директором Департамента полиции Белецким и, наконец, банкиром Манусом. Вне этих четырех лиц я вижу лишь игру сил сокрытых, коллективных, разбросанных, иногда бессознательных, которые выражают, может быть, исключительное вековое воздействие самодержавия, его инстинкт самосохранения, все, что остается в нем жизненного от приобретенного движения (vitesse acquise) [418] . В вышеупомянутом квартете я придаю специальное значение банкиру Манусу; он обеспечивает связи с Берлином. Это через него Германия проводит и осуществляет свои интриги в русском обществе; он раздатчик немецких субсидий»(T. III. С. 110–111) [419] .

На этом месте записок французского посла приходится особенно остановиться, так как в нем наиболее определенно выражается мысль, красною нитью проходящая через три тома его капитального и замечательного по своей искренности труда. И что же мы видим? Палеологу ничего определенно неизвестно, он только чует [420] . И чутье, по самой природе своей способное ощущать явления лишь в смутных очертаниях, а не в определенных представлениях, его не обманывает: кругом Императрицы действительно творилось темное дело всемирного «заговора», характер которого, быть может, далее выяснится.

В то же приблизительно время посол высказывается о Государе: «Кто-то сказал, что у Цезаря были „все пороки и ни одного недостатка“. У Николая II нет ни одного порока, но у него был наихудший недостаток для самодержца: отсутствие личности. Он всегда подчиняется. Его воля всегда связана, взята врасплох или подчинена. Она никогда не проявляется действием непосредственным и самопроизвольным» (Т.111. С. 101).

Приведенная оценка не совпадает с характеристикой другого иностранца, бывшего Президента Французской Республики Э. Лубэ, приведенной С.С. Ольденбургом в его «Слове памяти Государя» [421] : «Обычно видят в Императоре Николае II человека доброго, великодушного, но немного слабого, беззащитного против влияний и давлений. Это глубокая ошибка! Он предан своим идеям, он защищает их с терпением и упорством; он имеет задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигает. Под видимостью робости, немного женственной, Царь имеет сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знает, куда идет и чего хочет».

Государь в рассматриваемом периоде имел одну основную идею: довести войну до конца, и проводил ее «с терпением и упорством». Для осуществления этой идеи он считал необходимым во время войны сохранить свою власть и поэтому не прибегать к каким бы то ни было коренным реформам, и это тоже осуществлял «с терпением и упорством». Говорили, что он совершал это под давлением Императрицы по слабости своей воли, но кто может доказать, что он творил не то, чего он хотел сам, а то, что ему навязывали? Почему нельзя допустить, что стремления и воли обоих Царственных супругов просто совпадали?

Во всяком случае в то время, когда русское общество уже «устало», Государь с изумительною стойкостью продолжал идти по намеченному пути. Вышеупомянутый приказ от 12 декабря он кончает словами: «Будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе, и Всевышний благословит наши знамена, покроет их вновь неувядаемой славой и дарует нам мир, достойный ваших геройских подвигов, славные войска мои, — мир, за который грядущие поколения будут благословлять вашу священную для них память».

По поводу приведенного приказа Палеолог говорит: «Это благородное и смелое выступление не может не отозваться в национальном сознании. Тем не менее, оно оставляет во мне чувство беспокойства, Государь слишком рассудителен, чтобы не отдавать себе отчета, что Румынский фронт отнимает у него все шансы овладеть Константинополем и что его народ давно отказался от византийской мечты. Тогда для чего же этот торжественный призыв к проекту, тщетность которого он лучше всех сознает? Говоря так, не хотел ли он реагировать против недоброжелательства, которое выявляется к нему среди самых преданных слуг Династии? Или, наконец, чувствуя свою гибель и „оставленный Богом“, он пожелал выразить в торжественном акте нечто вроде политического завещания, мотивы величия и национального достоинства которого оправдали бы его в том, что он возложил на русский народ испытание этой войны?» (T. III. С. 120) [422] .

Если беспокойство Палеолога навеяно на него «миазмами Петрограда», то выводы его, явившиеся последствием его личных впечатлений, как всегда верны в признании благородства побуждений Императора Николая.

17/30 декабря произошло убийство Распутина. Подробности этого убийства — вне темы настоящего этюда. Отметим лишь, что этот «хирургический» прием не принес никакой пользы. Вот как оценивает это событие Бьюкенен: «Убийство Распутина, хотя и подсказанное патриотическими побуждениями, было роковой ошибкой. Оно сделало Государыню еще более непримиримой и подало опасный пример, побуждая многих приводить свои замыслы в исполнение. Помимо этого, оно затруднило Государю возможность пойти на уступки, даже если бы он намеревался это сделать, так как его могли заподозрить в том, что он уступает из боязни быть убитым» (T. II. С. 31).

Во всяком случае, это убийство крайне обострило уже без того тяжелые отношения между Государем и остальною Императорской Фамилией, ставшей в защиту высланного за участие в убийстве на Персидский фронт Великого князя Дмитрия Павловича.

Так или иначе, Распутин перестал существовать, и здесь следует подвести итог его деятельности в той области, которая нас интересует, а именно, был ли он немецким агентом? В подтверждение этого предположения Палеолог фактов не привел, а Бьюкенен так формулирует свое заключение: «Распутина также обвиняли в том, что он подкуплен немцами, — обвинение, которое, сказать по правде, не было основательным. Он не состоял в непосредственной связи с Германией и не получал денег непосредственно от немцев, но его широко финансировали некоторые еврейские банкиры, которые, по всей видимости, были немецкими агентами. Так как он имел привычку повторять перед этими еврейскими друзьями все то, что он слышал в Царском, и так как Государыня советовалась с ним по всем военным и политическим вопросам, многие полезные сведения доходили до немцев таким косвенным путем» (T. I. С. 178).

«Я не думаю, — говорил Жильяр, — чтобы Распутин был в прямом значении этого слова наемным агентом Германии» (С. 353) [423] .

Итак, в доказательство того, что Распутин был немецким агентом, иностранцы подтверждающих данных не приводят, что не мешало тому, что около Распутина ходило много баснословных рассказов, о чем после посещения Швейцарского посланника свидетельствует тот же Жильяр: «Я никогда до этого свидания не подозревал ту важность, которую приписывали не только в русских кругах, но и в посольствах и миссиях Петрограда политической роли Распутина. Ее значение сильно преувеличивалось» (106–107) [424] .