…Будто сейчас помнит он ту памятную штурмовку небольшой станции Ходоров, где скопилось несколько вражеских эшелонов с боевой техникой. Как хотелось ему тогда точно в цель уложить все свои бомбы и эрэсы! Может, именно потому и затянул немножко пикирование. Чтобы уж попасть наверняка! Чтобы захлебнулись проклятые фашисты в собственной крови! И младший лейтенант не ошибся в расчетах. Вспыхнули внизу ярким пламенем цистерны, заметались в животном страхе гитлеровские солдаты. Так вам, гады, так!.. За отца, за погибших товарищей, за землю родную…

Почти над самой землей Артамонов взял на себя ручку управления, и когда стал выводить «ил» из пике, краем глаза заметил осиные силуэты «мессеров». Увлекшись атакой, он оторвался от группы и теперь был в небе один против четверки фашистских истребителей.

— Волков, фрицы! — крикнул он стрелку и в ту же секунду ощутил, как пушечная очередь прошила кабину, как задрожала машина.

Штурмовик сразу как-то отяжелел, стал плохо слушаться рулей. Но Артамонов все же набрал метров 500 высоты и, выровняв машину, дал полный газ. Но догнать группу не удавалось. А «мессеры» уже заходили в новую атаку…

Стрелок юлой вертелся в тесной кабине, посылая длинные очереди из пулемета. Но все-таки один из гитлеровцев сумел приблизиться к штурмовику, и Артамонов увидел, как начисто срезало снарядом часть правой плоскости, почувствовал, как потянуло сквозняком через пробоину в фюзеляже. Казалось, еще минута-другая и «мессеры» добьют израненный штурмовик. В этот миг в строй фашистов врезался краснозвездный ястребок. По номеру и алому коку Артамонов узнал машину Героя Советского Союза капитана Шадрина — командира группы прикрытия.

— Держись, «горбатый»! Держись, браток!

Два «мессера» так и не закончили атаку. Один, не выходя из пике, врезался в землю, другой, густо задымив, скрылся за кромкой леса. Вторая пара не рискнула вступать в бой.

Артамонов, чудом удерживая самолет в воздухе, тянул к своему аэродрому. И хотя устал до предела, знал, что предстоит сложнейшая посадка на почти неуправляемой машине, на сердце у него было радостно: все-таки его бомбы и эрэсы точно легли в цель…

Мелькнули под крылом знакомые ориентиры. Лейтенант хотел начать разворот, но штурмовик упрямо шел только по прямой. Еще попытка, еще — и снова безрезультатно. «Не сесть, — мелькнула мысль, — рули не действуют». Он лихорадочно соображал, что делать. Выпрыгнуть с парашютом? Но ведь тогда он обречет себя на бездействие. Новую машину не скоро получишь. А тут такие бои… И личный счет мести он едва только начал…

— Волков! Прыгай! — подал он команду стрелку. — А я попытаюсь как-нибудь развернуться…

Это было странное зрелище. Товарищи с земли тревожно наблюдали, как штурмовик с разлохмаченной на конце разрывом снаряда плоскостью, натужно завывая и гудя, описывал в небе едва заметную дугу; как через несколько минут он скрылся за горизонтом, потом совсем с другой стороны появился над аэродромом и, перекосясь и теряя высоту, неуклюже пошел на посадку.

Да, летчики знали, как сажать израненный, почти неуправляемый самолет. Тут нужно не только мастерство, но и мужество, огромная сила воли. А в кабине — молодой пилот, едва делающий первые шаги в небе. И когда штурмовик, пробежав по полю, остановился, летчики, техники и мотористы бросились напрямик к самолету с возгласами:

— Молодец, Артамонов!

— В рубашке родился!

— Мастерски посадил!

А замполит полка, едва Артамонов соскочил с крыла на землю, обнял младшего лейтенанта.

— Спасибо, дорогой. За бой, за машину…

Первый вылет всегда краток. Кажется, только поднялся, а уже снова под крылом «спарки» знакомые антенны дальнего привода. Но и за эти недолгие минуты можно составить о летчике вполне определенное мнение. Артамонов остался доволен действиями лейтенанта Левитануса. И сейчас, шагая от самолетной стоянки к высотке, он думал о том, как хорошо, что в авиацию приходят такие парни: решительные, смелые, по-настоящему влюбленные в свое дело. А еще думал коммунист Артамонов: какое счастье передавать опыт таким, как этот лейтенант, видеть, как твои питомцы уверенно расправляют крылья.

…Беседа закончилась. В коридоре подполковника Артамонова окружили молодые офицеры.

— Вы так интересно о здешних местах рассказывали, — обратился к нему один. — Наверное, воевали здесь?

— Воевал, — кивнул головой Карл Корнеевич. — В сорок четвертом. Мое боевое крещение здесь проходило. При осуществлении Львовско-Сандомирской операции. Слышали о такой?

— Читал, товарищ подполковник, — лейтенант внимательно рассматривал орденские планки на груди ветерана. — Этот орден вы не тогда получили?

— Нет, позже.

Подполковник задумался. Боевой награды за те его первые фронтовые дни у него не было. Да и не совершил он тогда ничего героического. Разве что воевать учился. И душу вкладывал в каждый вылет. А награды пришли уже потом. Хотя нет. Была и здесь…

Рука ветерана невольно потянулась к груди, где у самого сердца хранилась небольшая красная книжечка. Несколько секунд он ощущал ее упругую твердость, затем повернулся к офицеру:

— Награда, спрашиваете, какая? Самая дорогая. После тех боев коммунисты мне рекомендацию в партию дали… Вот какая награда.