До вечера Терентий Кузьмич перепахал еще два живых огорода. Нюша увела Савву за поскотину, чтобы танк снова не напугал его. Мавра-отшельница никогда не видела тягача, который мог волчком крутиться на одной гусенице. Она часто возносила перед собой два пальца, размашисто крестилась сама и пятнала крестом железную чуду.

Вездеход не должен был простаивать из-за укутанной фляги, поэтому ошалело носился по умирающим дорогам, портил их спокойный травный вид. Василий бросал под гусеницы плахи, доски, жерди, колья: заготавливал родителям дрова. Они вдавливались в песок и грязь. Я посоветовал укладывать жерди и доски наклонным рядком на бревно и колоть их, наезжая гусеницей на горку. Раздавался треск, заглушающий рокот тягача.

Водитель и найденовский младшак трижды дегустировали бражку, делали весомое заключение: она все скуснее и скуснее. Тереша освежевывал зарезанного барана. Горислава занималась стряпней.

К вездеходу торопливо шла Мавра-отшельница и настойчиво подманивала чуду к себе. Парни поняли: бабка зовет на угощение. Тягач борзо понесся за староверкой. Отшельница даже не пригласила парней в избу. Сурово и молча ткнула двумя пальцами на гору деревянного хлама, завалившего двор.

— Уважь старуху — наделай дров! — крикнул Василий водителю.

Машина протаранила кучу. Из-под гусениц летели обломки оконных рам, половых досок. Яичной скорлупой лопались ящики, натасканные Маврой от разрушенного ларька. В некоторых ящиках были мелкие стружки. Бабка вместе с тарой переселила к себе и нахальных магазинных крыс, сделавших в стружке теплые спаленки.

Улыбка на Васькиной роже опять расползлась от уха до уха. Солнце клонилось за луговые дальние тальники, и вместе с ним убывал огонь из шевелюры ловкого водителя. Голова теряла накал снаружи, но изнутри ее нагревали пары скороспелой бражки. Парень восседал в кабине хватким бесом, щерил зубы и утюжил гусеницами топливное добро отшельницы. Он был значительной частицей зримой машинной силы, сотрясающей убогое подворье Мавры. Укажи она по забывчивости пальцами на свою избенку — рыжекудрый снес бы ее тоже по забывчивости одним махом. Он давно вошел в разрушительный раж, валил палисадники, прясла, наносил броневые удары по стенам бань и стаек. Бывший танкист, раздавив, раскрошив в щепье Маврино приносное топливо, понесся по умершей деревушке в кладбищенскую сторону. В кабине рядом с ним заливисто гоготал Василий, хлопал танкиста в отставке по плечу. Командирским взмахом руки благословлял его на вездеходный погром всего, накопленного годами, авдотьевского старья.

В тягаче подпрыгивала привязанная к борту фляга. Каждый улепетнувший из-под крышки и лопнувший пузырь добавлял в кабине бражного духа. Этот дух и дополнительное брожение напитка в животах подхлестывали парней, вселяли желание наделать побольше дров из ненужной деревни.

От лобового удара тягача оседали и падали венцы построек. Избы, когда-то срубленные в крепкую лапу, сейчас легко расцепляли перекошенные углы. Высушенный в порох пазовый мох кружился серыми хлопьями, оседал на звонкие бревна и густой бурьянник, пленивший дворы, палисадники и огороды. Не всегда с одного наскока вездеход валил стену. Угрожающе отползал, бычил лбище и налетал с новой разгонной силой.

Особенное наслаждение доставляли водителю набеги на прясла и палисадники. Колья, жердины и штакетины ломались с легкостью быльника. Иногда палки высоко выстреливали из-под гусениц, хрустко падали в лебеду и крапиву.

Танкист в отставке взмок, терзая упругие рычаги. Доспевала бражонка во фляге, набирала с к у с. Росли горы всякой древесной ломанины. Улыбка Васьки не уменьшалась. От вездехода несло жаром и горелым машинным маслом.

Тихий Савва и Нюша давно бродили за поскотиной. Танк продолжал громыхать и основательно рушить Авдотьевку. Жена заткнула Савве уши ватой, за руку, точно младенца, привела старичка домой, уложила в постель.

Я сидел на берегу, катал пальцами по днищу перевернутой лодки комочек черной смолы и смотрел на беснующийся тягач. Взбираясь на завалинки, он вставал на дыбы. То его кренило по сторонам, то он сильно клевал носом и с трудом пятился назад, выбираясь из каких-то углублений. Танк подстерегали окопы — подполья, погреба, туалетные ямы. Танкист не принимал в расчет скрытые ловушки. Все так же нахраписто ревел мотор. Над водой катилась гулкая звуковая волна.

Речники на листе сухой штукатурки играли в карты. Незлобливо спорили меж собой, вбивая в речь ржавые гвозди матерных слов. До меня долетало: банкуй… перебор… подфартило…

Солнце плескучей золотой массой успело стечь за обрезную черту земли. Торной дорогой катилась к низовью взбудораженная вода. Низинный берег реки, захлестнутый половодьем, угадывался по тальниковой гряде и редким островкам невысокого осинника. Великое нашествие майских вод подчинило себе неохватную взором ливу. Солнце закатилось, высоко взметнув широкий веер трепетных лучей. Отраженный небом свет преломлялся в далеких водах, словно кто-то долго и безнадежно поджигал в закатной стороне кромку матерой тихой ливы.

Ненужным и диким был среди вечернего блаженства земли гром упорной железной чуды. С козлиным упрямством тягач таранил бревна, электрические столбы, давил калитки и летние печи в пристройках-кухнях. Вокруг места погрома клубилась пыль, ветер волнами откатывал ее в сторону кладбища.

Внезапно гусеничная чуда резко осела передом. Напрасно гудящие траки стремительным скоком летели назад. Не хватало силы сцепления, чтобы вызволить пойманную в ловушку машину-грозу. Мотор заглох: все вокруг окунулось в привычную стихию природной тишины.