Так надо, Саша. Я отдал Ягодку хорошим людям. Ты и так сделал для нее то, что редко какой животине достается. Отпусти ее! Она навсегда запомнит и твои руки, и твои слезы. А мы пойдем с тобой на базар и возьмем там телушку

Когда то лето перевалило за половину, к ним на хутор пришли совсем чужие люди. С оружием. Их начальник, в фуражке и кожаной тужурке, о чем-то долго говорил с дедом. Тот стоял по-особенному прямо, руки за спину, отвечал коротко. Видимо, не добившись от деда желаемого, этот в тужурке махнул своим людям и те начали разбирать крышу их дома. Саша хоть и был немного напуган необычностью происходящего, возмущение взяло верх. Да кто это такие?!! Там, в Москве, дядьки в таких фуражках двери подъезда открывают перед его мамой, а здесь Подошел дед и положил руку ему на плечо:

 Не злись, Саша, а то еще пришпилишь себя к ним мысленно. Просто наблюдай. Они хотят, чтобы я вступил в колхоз. Это когда все свое добро отдаешь в общую кучу, а потом служишь при ней рабом.

Наблюдать Саша умел уже очень хорошо. У одного из тех, кто разбирал их дом, он не обнаружил никакого разума, только зубоскальство в два-три слова. Разумы остальных по большей части были озабочены тем, чтобы закрыться и от его взгляда, и от того, что сами делали. А их главный сидел на земле и, сняв сапоги, сквозь папиросный дым разглядывая свои босые ноги. Его разум был как жернова заброшенной мельницы сросшиеся друг с другом камни, уже потерявшие веру даже в ураган.

И вот бревна и доски, составлявшие крышу их дома, погружены на телеги. Необычная процессия трогается и под скрип деревянных колес скрывается за поворотом. Дед некоторое время стоит неподвижно, а когда поворачивается к Саше, в его глазах танцуют огоньки:

 Давай-ка, внучек, пошевеливайся! Надо заделать пробоину!

Все свои будущие оценки того, что по силам одному человеку, Саша основывал на впечатлениях от работы деда в те дни. Тот валил деревья, пилил, таскал, ставил, крепил. Казалось, стоило ему бросить на что-либо беглый взгляд, как этот предмет сам начинал вибрировать в нужном направлении! Спустя три дня крыша была готова. Дед, вероятно, управился бы и скорей, если б не отвлекался на командование внуком.

Через две недели человек в кожаной тужурке пришел снова. Разговаривал с дедом недолго. И снова его подчиненные уже другие разобрали крышу их дома и увезли. На этот раз никаких искорок в глазах деда не было. Он работал медленно, и Саша видел, как тяжелые мысли в его разуме сталкиваются друг с другом, крошатся, и от этого взгляд становится холодным и острым. Едва закончив восстанавливать крышу, дед засобирался. Дважды слазил в погреб. И все бормотал что-то себе под нос.

 Я отлучусь на несколько дней, присел он наконец перед Сашей. Может, на неделю. Налет останется с тобой. Печь топить умеешь, трубу только не закрывай, не замерзнешь. Картошку отваришь, сало где знаешь. Несушек каждый день проверяй, яички кушай. Справишься?

 Справлюсь, ответил Саша. А ты куда?

Дед подвел его к висевшему на стене календарю.

 Каждый день будешь отрывать по листочку. Если я не вернусь к двадцать четвертому августа, тогда сам пойдешь в город. Вот здесь, на листочке двадцать четвертого, я ставлю пометку. Как вечером оторвешь этот листок с пометкой, так закрывай хлев, курятник и утром в путь. Скажешь Налету, что вы идете в Калугу, он дорогу знает. Там, в Калуге, найдешь Тихона Викторовича. Он позвонит твоей маме, тебя с ней встретит, а сам придет сюда и позаботится и о доме, и о скотине. Запомни адрес Тихона Викторовича.

Саша три раза без запинки повторил все, что сказал дед. Потом до зевоты адрес.

 Вопросы есть? отступил на шаг дед.

 Куда ты идешь?

Вроде как улыбка скользнула по скуластому лицу:

 В поход иду, внучек, в поход!

Вечером того дня как ушел дед, Саша взял накидку, еще нож со стола, приказал Налету охранять дом, а сам отправился в лес. Нет, он ни от кого не прятался и ничего не искал. Зайдя в чащу, он постелил накидку, ею же укрылся: и темнота, и шум деревьев, и ночные звери все должны были знать, что здесь есть такой главный, который ничего не боится! А утром Сашу разбудил Налет. Сильные лапы, мокрый нос и умные глаза ждали приказаний хозяина. Хозяина!

Дед вернулся через десять дней. Осунувшийся, молчаливый. Он поел и завалился спать. К середине следующего дня встал с постели, накипятил воды, наполнил ею бочку. Долго отмокал. Затем оделся в чистое и до темноты сидел на завалинке. А ночью вдруг проснувшийся Саша с удивлением обнаружил, что дед стоит посреди комнаты и смотрит на икону в углу. Казалось, сон несколько раз пришел и ушел а дед все так же стоит, крестится и что-то шепчет. Наконец, он шумно вздыхает, берет со стола керосиновую лампу и подается в дверь. Саша неслышно следует за ним, к узкой щелочке между дверью и косяком. И вот дед на пороге своего дома, но будто упав лицом в реку черного молока, и лишь неподвижная широкая спина, освещаемая лампой с подоконника веранды, еще наплаву

То лето стало для Саши воротами во взрослый мир. По приезде в Москву, еще не перестроив свои восприятия на городской лад, он вдруг увидел своих родителей, сидящих на кухне за столом и поразился, насколько они маленькие! Потом долго еще отворачивался, боясь задеть их этим своим взглядом.

К деду Саша ездил до самой войны. И каждый раз лето для него наполнялось событиями доверху. Конечно, в этом была заслуга Петра Афанасьевича. Он точно знал момент, когда нужно перевернуть очередную страницу своей таинственной книги, чтобы у внука сначала захватило дух, а потом уже становилось не разобрать, кто у кого учится. И Саша целый день был, что называется, при деле, а вечером еще успевал сбегать к деревенским пацанам покурить втихаря самокруток, послушать детских страшилок про нечистую силу.