Однако все эти страхи не подтвердились. Никаких погромов не было. Государь их не допустил. Тем не менее возможность договориться с раввинатом об объединении усилий против революции была упущена.

Дело Богрова было передано из окружного суда, который иногда проявлял снисхождение даже к участникам террористических актов, в военно-окружной суд, от которого нечего было ждать пощады. Суд начался 9 сентября 1911 г. при закрытых дверях в Косом Капонире Печерской военной крепости, где Богров содержался под следствием. Богров был признан виновным в преднамеренном убийстве Председателя Совета министров П. А. Столыпина и приговорен к смертной казни. 12 сентября 1911 года он был повешен.

П. А. Столыпин был похоронен в Киево-Печерской лавре. Новым председателем Совета министров Император Николай II назначил графа В. Н. Коковцова.

Открыто радовались покушению на Столыпина социалистические газеты Франции и Италии. Причем убийство Столыпина неразрывно связывалось с грядущим убийством Императора Николая II. «А теперь, Николай, – писал в L’Humanit'e Ж. Жорес, – великий всероссийский убийца, – твой черед!» {442} Ему вторил редактор итальянской социалистической газеты Avanti, ученик будущего секретаря Коминтерна и сподвижницы Ленина социалистки А. И. Балабановой Бенито Муссолини: «Мрачный, зловещий, кровавый Столыпин заслужил свою судьбу. Русский пролетариат торжествует и ждет, когда будут рассыпаны кости батюшки-царя, чьи руки обагрены кровью…» {443}

Вся же думающая верноподданная Россия скорбела по ушедшему премьеру. Пока Столыпин еще боролся со смертью, люди надеялись на его исцеление. Когда же рука смерти закрыла глаза Петра Аркадьевича, наступило понимание того, что из жизни ушел один из последних русских бояр, рухнул один из редких тогда уже исполинов, коих так много рождала раньше Русская земля. Оценивая роль Столыпина, В. В. Розанов писал: «Что ценили в Столыпине? Я думаю, не программу, а человека; вот этого “воина”, вставшего на защиту, в сущности, Руси. Вся Русь почувствовала, что это ее ударили» {444} . Как всякий политик, Столыпин мог ошибаться, недорабатывать, спешить. Но дорог он сердцу русского народа не за свои политические успехи. Дорог он своим честным, горячим, бескорыстным сердцем, в котором любовь к Царю и России слились воедино. Во имя этого идеала он был готов принести себя в жертву: «Рад умереть за Царя», – сказал смертельно раненный Столыпин. Эти его слова удивительным образом перекликаются с образом костромского крестьянина, который за 300 лет до этого отдал свою жизнь за Царя, положив конец Смутному времени. Но, в отличие от подвига Ивана Сусанина, убийство Столыпина стало первым предвестником надвигающегося нового смутного времени. Когда-то Столыпин сказал своей дочери: «Родина требует себе служения настолько жертвенно-чистого, что малейшая мысль о личной выгоде омрачает душу и парализует всю работу» {445} . В этом и заключается главный завет П. А. Столыпина.

Боснийский кризис стал тревожным сигналом для России. Стало ясно, что Австро-Венгрия и стоящая за ней Германия твёрдо встали на путь эскалации военной напряжённости. «После Боснийского кризиса, и военным, и дипломатам, и царскому правительству было ясно, что Германия никогда не допустит войны один на один России и Австро-Венгрии и царским войскам придётся противостоять армиям обоих государств» {446} .

Возникала реальная угроза утверждения Австро-Венгрии на Балканах, захвата ею Босфора и Дарданелл. Россия этого допустить не могла. «Поперек австро-германских путей, – отмечал генерал А. И. Деникин, – стояла Россия, с её вековой традицией покровительства балканским славянам, с ясным сознанием опасности, грозящей ей самой от воинствующего пангерманизма, от приближения враждебных сил к морям Эгейскому и Мраморному, к полуоткрытым воротам Босфора» {447} .

В этих условиях Император Николай II предпринял попытку отколоть Италию от Тройственного союза. Готовя аннексию Боснии и Герцеговины, Эренталь обманул не только одного А. П. Извольского. Второй его жертвой стал министр иностранных дел Итальянского королевства Томмазо Титтони. Во время переговоров с Титтони в Зальцбурге австрийский министр ввёл последнего в заблуждение, точно так же, как в своё время Извольского в Бухлау. Эренталь утверждал, что в Зальцбурге он получил от Титтони согласие на аннексию Боснии и Герцеговины. Возмущённый итальянский премьер писал Эренталю: «При наших переговорах в Зальцбурге Вы <…> не сообщили мне о вашем намерении осуществить аннексию. Я не считал её ни вероятной, ни близкой и поэтому не высказывался на этот счёт» {448} .

Государь учитывал, что у Италии и у России имеется общая цель – не допустить дальнейшего продвижения Австро-Венгрии на Балканах. России было важно обезопасить Проливы, а Италии – присоединить к себе в Африке Триполитанию, в Европе – Албанию, на которую Вена имела виды, а также Триест и Трентино, входившие в состав Австро-Венгрии. Таким образом, налицо был предлог для конфликта между Римом и Веной. Государь не преминул этим воспользоваться.

«Сближение России с Италией, – писал А. П. Извольскому посол в Берлине Н. Д. Остен-Сакен, – произошло самым естественным образом. Его ускорило присоединение Боснии и Герцеговины. Не случись этого факта, сближение всё равно имело бы место только несколько позже» {449} .

Кроме обиды на Австрию, Италия была недовольна также и политикой Берлина, который весьма прохладно относился к планам Италии отвоевать у Османской империи Ливию. Поэтому Рим хотел получить от Петербурга гарантии нейтралитета в своей будущей войне с Турцией.

Исходя из этого, Николай II рассчитывал, что соглашение России с Италией могло затруднить дальнейшую для Австро-Венгрии возможность придерживаться на Балканах политики экспансии.

Переговоры русских и итальянских дипломатов создавали предпосылки для организации визита императора Николая II в Италию. Царь хотел встретиться с королём Виктором-Эммануилом III и закрепить общий политический курс России и Италии на Балканах. Встреча с итальянским королём должна была носить демонстративно антиавстрийский характер. В конфиденциальном разговоре с британским послом Извольский утверждал, что Государь был сильно оскорблен действиями Австро-Венгрии в начале года и что он не желал проезжать через территорию этой страны. 27 сентября 1909 г. Николай II писал Вдовствующей Императрице: «Поездка выходит длинная, но иначе нельзя, так как я ни за что не проеду через Австрию» {450} .