По вечерам он шёл в прежнюю палату отца, склонялся над его книгами. Раньше он бывал здесь наездами, а когда оставался на более долгие сроки, то либо сидел в осаде от половцев, либо сам гонялся за ними от городка к городку.

Теперь Владимир не торопясь перелистывал тяжёлые жёлтые страницы огромной книги, что лежала на столе в палате Всеволода. «Девгенево деяние». Раньше он видел её лишь издали, а вот теперь в эти дни жизни в Переяславле впервые прикоснулся к ней. Он читал строку за строкой и безмерно удивлялся: сколь много общего было у этого греческого отрока Девгения — воииа-акрита, богатыря, охранявшего византийские границы, и у него, русского князя, сидящего здесь, на дальнем русском рубеже. Только ведь Девгений был истинный богатырь, не то что он, смертный, — на двенадцатом году тот мечом играл, а на тринадцатом году — копьём; в четырнадцать же всех зверей одолел — и медведя, и лося, и льва.

Мономах читал, вспоминал русские сказания про Илью Муромца и других богатырей и удивлялся тому, как похожи витязи у разных народов, как близки они по духу своему и силе богатырской, которую употребляют для человеческой пользы…

Чтение отвлекало от повседневной суеты, заставляло задумываться над былым, настоящим и будущим, помогало взглянуть на мир широким взглядом. Он закрывал книгу, вновь медленно возвращался к своим прежним мыслям.

Но особенно любил Мономах читать недавно привезённую ему из Киева только что переведённую с греческого и записанную по-славянски «Александрию» — жизнеописание в ста трёх главах великого воина и владыки Александра Македонского, сына царя Филиппа. Целый древний неведомый мир вдруг возникал перед ним — Македония и Фессалия, Вавилон и Египет, Сирия и Парсия, и в этом мире жили, воевали, мирились люди больших страстей — Филипп и его жена Олимпиада, сам Александр и: персидский царь Дарий. Читая «Александрию», он каждый раз удивлялся смелости Александра Македонского, пришедшего под видом посла к своему злейшему врагу Дарию и возлежавшего рядом с ним на пиру. И сердце Владимира сжималось от какого-то смутного горького чувства, когда строки книги поведывали о заговоре против Александра Антипатра и о смерти македонского царя.

Это было так давно, а страсти людские были сегодняшними. Так же люди завидовали друг другу и ненавидели один другого, боялись и порицали героя и с такой же звериной злобой брали друг друга за горло, едва заходила речь о власти, этой страшной притягательной силе, неотвратимо убивающей людей из поколения в поколение. Разве не так же вот сгорел Святослав, сгиб от рук убийцы Ярополк Изяславич, и что ещё ждёт и его самого, и его сыновей в этой ужасной борьбе, в этом нескончаемом стремительном беге.

Спокойствие длилось недолго. Вскоре стало известно, что смоляне не приняли Олега и он ушёл в Рязань, откуда теперь грозил Мурому и другим городам, тянущим к Мономаховым владениям. И тут же, нарушив мир, к Киеву вышел половецкий хан Боняк. Половцы повоевали сёла и городки около Киева и овладели селом Берестовом, где издавна был загородный двор великих князей киевских. Двор они ограбили и сожгли и в тот же день ушли к своим вежам. Одновременно к Переяславлю вышел хан Куря и ограбил и пожёг сёла вокруг города.

Наконец к Переяславлю вышел тесть Святополка Тугоркан. То ли снова призывал половцев Олег против своих двоюродных братьев, то ли узнали половцы о которе между русскими князьями, то ли мстили за недавний выход Святополка и Мономаха к Тугоркановым станам, только Переяславль снова уже в который раз за последние годы был в осаде.

Теперь тревога снова шла по русским землям. Смерды бежали в города, а города наглухо закрывались, запасали еству и питьё, приготавливались к новым сидениям.

В день выхода Тугоркана Мономах был в Киеве, где жила Всеволодова вдова Анна, которую Владимир нередко навещал, привозил ей подарки из Переяславля. Стоял в Киеве и его двор, а вокруг лежали Всеволодовы сёла и монастырь, заботу о которых взял теперь на себя Владимир. Особенно он любил бывать на Выдубечах. Здешний монастырь он считал своим родовым. Здесь его принимали как хозяина, долгими годами записывали предания Всеволодова дома, положили начало летописи жизни Владимира Мономаха и всего его корня. И вот теперь гонец из Переяславля нашёл его в келье игумена Выдубицкого монастыря и известил о нападении половцев на Переяславль.

А уже через несколько дней Мономах вместе со Свято-полком, который не раздумывая выступил против тестя, полагая, что завтра половцы могут прийти и под Киев, скакали по правому берегу Днепра навстречу врагам.

После весенней войны с Олегом и отражения Боняка дружины обоих князей были наизготове, и теперь собрать их и посадить на коней не составляло большого труда.

На подходе к городу князья замедлили бег своих дружин и ночь переждали напротив Переяславля, прячась в оврагах, а едва занялся рассвет, вышли из своих укрытий, тихо переправились через Днепр у старой засеки, у Зарубинского брода, у самого городка Заруба и, исполчась, бросились к городу. Половцы, стоявшие на берегу Трубежа под самым Переяславлем, не ведали о подходе русского войска с той стороны Днепра и лишь собирались идти на очередной приступ городских степ. Руссы не стали выстраиваться полком, а тут же с ходу верхами подскакали к реке и перешли её. С той же стороны открылись городские ворота, и на врага направилось переяславское войско. Половцы, увидев, что и сзади и спереди им грозят русские рати, бросились бежать. В этой сече руссы не брали пленных, кроме самых знатных половецких воинов. Часть половцев задержалась вокруг своего хана, прикрывая его отступление. Какое-то время Святополк ещё видел стяг Тугоркана, который колыхался в куче воинов, но потом руссы смяли половцев, стяг рухнул, и началось избиение иноплеменников. Их рубили, и кололи, и волочили крюками с коней. Весь день руссы преследовали врагов — и под городом, по берегам Трубежа, и дальше, вплоть до Днепра, и половцев полегло в этой сече невиданное множество.

Только на следующее утро люди Сеятополка отыскали Тугоркана та его сына, родного брата Святополковой жены. Оба бездыханные лежали они под грудой тел своих воинов. Святополк велел взять тело тестя, привезти под Киев и похоронить в Берестове, только что разорённом другой половецкой ордой, между дорог, идущих в Берестов и Печёрский монастырь.

В этой битве руссы взяли огромный полон, немало знатных половцев, ханских сыновей. После неё Мономах ещё более укрепился в мысли, что воевать с половцами нужно не по-старому — отсиживаться по крепостям или гоняться за ними, если есть силы, от города к городу, а доставать их скрытно и неожиданно, всё время применяя против врага разные хитрости, которыми прежде сами половцы не раз одерживали победы над руссами.

Так вот внезапно, скрытно были опрокинуты половцы Китана, а потом взяты половецкие вежи, так же неожиданно был и этот выход руссов с топ стороны Днепра.

Год за годом, месяц за месяцем накапливал Мономах военный опыт в начавшейся уже давно нескончаемой войне с половцами, и только теперь к нему пришли первые громкие победы, хотя и прежде гонял он их от города к городу.

Но оставался ещё другой страшный враг — Боняк, который сумел подчинить себе многие половецкие колена, рос и новый опасный противник — молодой хан Шарукан, за которым также шли несметные вежи.