Разум – этот «бог философов» – есть лишь некий ограниченный по своим возможностям «прямоугольный», «жалкий, земной, евклидовский ум», которому не дано «исчислить человека», понять «бездны его души». Столь категоричен и суров в оценках разума Ф.М. Достоевский. Один из героев романа «Бесы», явно отражая позицию автора, говорит: «Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков» (45, 226). Для решения принципиальных жизненных вопросов есть «сила иная».

Разум и наука, утверждает писатель, не способны понять «естественные выгоды» человека. Но как в таком случае они могут целенаправленно организовывать для него «счастливую жизнь»? Может быть, человек прежде ищет страдание, а уж затем радость, веселье – но и то лишь на мгновение и обязательно после страдания? А мы, разумные, видим идеалом земной(!) жизни сплошное довольство, «сытость без хлопот», вечное блаженство. Такого рода сомнения лейтмотивом звучат во всех работах Ф.М. Достоевского. Законы человеческой природы, смысл и потребности духовной жизни невозможно, убежден писатель, рассчитать математически, представить в виде таблицы логарифмов. Все главное, истинно живое в человеке находится в подполье, куда вход науке воспрещен. Как только дело касается человека, «все системы и теории постоянно разлетаются к черту», убежден герой его «Записок из подполья».

Разум – практически во всех его проявлениях – предельно резко критикует Ф. Ницше (1844-1900). Он призывает избавиться от «паука-разума и его паутины» (97, 148), «проникнуться, наконец, недоверием к самому мышлению вообще» (97, 92); ратует за постепенное убийство разума – «упорного, живучего, червеобразного разума, который нельзя умертвить сразу, одним ударом» (97, 103). Во второй половине XIX века Ницше делает вывод о том, что современный мир бьется в сетях культуры, построенной на основе веры в силу познания и возможности «работающего на службе у науки теоретического человека» (98, 553). Для него все возрастающее «господство разумности», стремление законами логики объяснить и устроить мир означают одновременное «самоумаление человека», его неизбежное «скатывание с центра жизни» на обочину (98, 443). Наука, по его мнению, сознательно упрощает представление о человеке, подгоняет его под сочиненный ею плоский, линейный вариант жизни, стремится сделать таким, каким он желателен, удобен для современной цивилизации. В этом несовпадении человека «искусственного», «опрощенного» наукой, и человека естественного (истинного) Ницше видит главное противоречие рационального мира, «дремлющую угрозу» для него и «зародыш гибели». Кризис зреет давно, он был глубок уже в конце XIX века, но особенно трагичными его проявления, утверждает Ницше, будут в грядущем двадцатом столетии.

Разуму столь же категорично не доверяет и Л.Н. Толстой (1828-1910). «В разуме ничего нет, кроме отрицания жизни», – утверждает признанный всем миром гений (139, 361). Это убеждение хорошо проявляется в двух конкретных эпизодах из биографии писателя. В одном из рассказов Бориса Васильева есть описание беседы Толстого с учителем его старшего сына Сергея. Учитель излагает свою концепцию воспитания детей, в которой главное – формирование самостоятельности, готовности ставить перед собой цели и настойчиво добиваться их достижения. Ответ Толстого: это слишком рациональный подход – «по уму сие». В 1909 году Лев Николаевич встречается с И. Мечниковым, только что получившим Нобелевскую премию по химии. Мечников горячо доказывает: будущее нашего мира за наукой; она уже в этом столетии сделает человека долго и счастливо живущим. Толстой не согласен, для него наука – вид суеверия; путь к счастью нужно искать через душу, все, что только от ума, абстрактно и искусственно. По его мнению, наука хочет преобразовать жизнь, минуя человека, без понимания сути его внутреннего мира и духовных ценностей (71). Собеседники расстаются, не поняв друг друга.

Писатель Анатоль Франс в 1889 году пишет статью «Почему мы печальны?». В ней – тревоги «конца века»: утрата традиционного образа жизни, чувства милосердия и веры в высшие силы, как следствие, усиление несправедливости и жестокости в мире, обострение борьбы за личное благополучие. Человек, став только разумным, перестает быть «великолепным гимном Богу» и все больше превращается в бездушное, озлобленное существо.

В ХХ веке, даже на фоне очевидных достижений научно-технического прогресса, критика разума не прекращается. Она присутствует в работах Бердяева, Бергсона, Шпенглера, Шри Ауробиндо… Настойчиво отстаивается убеждение, что все «омышленное», сотворенное «по уму» есть механическое извращение естественного – и духовного, и органического. Подобное не может продолжаться бесконечно, поэтому высказывается предположение о неизбежности кризиса более чем двухтысячелетней эры разума (161). Недоверие в адрес разума постоянно звучит из стана философов-экзистенциалистов. А. Камю пишет о «расцветающем в современном мире интеллектуальном рабстве» (59, 247) и, одновременно, о «тщетности разума», о том, что «мышление сотворяет мифы», а «познание означает начало трагедии» (59, 126). Н.А. Бердяев говорит о «рационалистическом безумии», которое «производит разрушения в душевной жизни людей» (20, 162). Против всевластия разума выступают Шестов, Ясперс, Сартр, Хайдеггер…

Однако в оценках человека и каждой из его способностей любая крайность, – в частности, идущая с Запада или с Востока, – страдает одноколейной неполноценностью и поэтому является ошибочной. Это касается и отношений в системе «человек – разум». По словам Паскаля, здесь можно наблюдать «две крайности: зачеркивать разум, признавать только разум» (106, 7). Каждая из них неизбежно ведет к искажению подлинной жизни человека, склоняет его к одностороннему, флюсовому развитию. Нельзя отрицать полезности разума в повседневном существовании, но не следует превращать его во всемогущего бога. Даже Шри Ауробиндо, непримиримый критик культивируемой на Западе рациональной ортодоксальности, считал необходимым отдать должное разуму за то, что он был и остается незаменимым орудием, полезным помощником в деле решения большинства повседневных проблем (132, 108).

Человечеству предстоит решить фундаментальную дилемму. С одной стороны, мы не можем обойтись без постоянной опоры на разум – с его способностью внести в наше бытие ясность, упорядоченность, избавить от кажущегося гибельным беспредела, в котором может оказаться общественная жизнь без действия разумных правил, принципов, законов. С другой стороны, вынужденные непрерывно наращивать разумность, мы постепенно попадаем под ее полную опеку и, как следствие, опустошаем свой внутренний мир, делаем его однотональным и закрытым для всего духовного, высшего. В итоге оказываемся на пороге иного беспредела – абсолютного господства бездуховности, цинизма, лицемерия, жестокости. Возможно, последствия как раз такого развития рисует нам «Откровение» апостола Иоанна, предсказывающее неизбежность апокалипсиса. Не переступили ли мы некий порог на этом пути, не сорвались ли уже в штопор к подобному финалу?