В пору наибольшего расцвета эпохи Возрождения французский мыслитель Мишель Монтень (1533-1592) с ожесточением нападает на «царя догматиков и схоластов» Аристотеля и его учение. Весь пафос его знаменитых «Essaia» («Опытов», 1580) направлен на борьбу против ложных авторитетов, мертвого догматизма и самоуверенности мышления. «Не существует ответа, – утверждает Монтень, – на вопрос: «Что я знаю?» Нет вообще ничего достоверного для слабого и беспомощного человеческого познания. Разум – слаб и слеп. Все истины относительны и имеют неодинаковую ценность в глазах различных людей». Недоверие к познавательным способностям человеческого разума сочетается у Монтеня с преклонением перед «матерью-природой», «естественным человеком» и его «естественным чутьем». В воспитании и обучении он рекомендует сообразовываться с исходными особенностями и склонностями ребенка, не загромождать память механически заученным материалом, не заниматься накоплением знаний (57).

Уже на пороге века Просвещения против превознесения мощи человеческого разума резко выступает крупнейший ученый и философ Блез Паскаль (1623-1662). Он восхваляет духовную сторону человека, величие его души и всячески подчеркивает ограниченность и беспомощность человеческого мышления и рационального познания, не верит в благородство науки. «Все попытки разума оканчиваются тем, что он сознает, что есть бесконечное число вещей, превышающих его понимание. Если он не доходит до этого сознания, то это означает только, что он слаб», – пишет Паскаль в своем сочинении «Мысли» (106, 139). Одновременно он резко критикует тех, кто пытается рационалистически обосновать христианскую веру.

Разум столь же жестко критикуется и в XIX веке – столетии Гегеля и многих других безоговорочных сторонников рационализма, столетии начала грандиозных практических побед разума и науки. К сожалению, в атмосфере нарастающего увлечения интеллектуализмом без должного внимания остались предостережения ряда великих провидцев того столетия.

Одним из первых от иллюзий по поводу возможностей разума предостерег И.В. Гете (1749-1832): «Человечество станет умнее и расчетливее, но не лучше, счастливее и деятельнее. Я предвижу время, когда человечество не будет больше радовать Бога, и он будет вынужден вновь все разрушить для обновленного творения» (163, 293).

Разум бессилен перед реальными сложностями жизни – это утверждение лейтмотивом звучит в художественных творениях великого писателя. Ученый, рассчитывая только на разум, рано или поздно заходит в тупик и начинает осознавать границы познания. Избежать самоубийства от бесперспективности сугубо научного поиска он может благодаря божественному откровению, озарению, способному вывести его мысль на новые просторы. Но если, уверовав в разум, он все духовное внутри себя подавил, его путь – к дьяволу. У Гете (в «Фаусте») ученый входит в соглашение с чертом. Вроде бы все делается ради высокой цели, ради счастья для всех; но в союзе с нечистой силой методы достижения этой цели могут быть уже только нечистые, дьявольские – приходится принуждать, подавлять, выселять, убивать. Появляется много обещаний, надежд, но всегда – у «порабощенья спор с порабощеньем». Итогом действий, можно сказать, естественного рационально-дьявольского союза оказывается лишь усиление жизненного зла и человеческих страданий.

Наш нынешний союз с разумом подобен союзу Фауста с Мефистофелем. Вроде бы он – ради будущего блага людей. Но без участия души итогом любых действий оказываются зло и человеческие страдания. Великий Гете, описывая последствия такого союза, будто смотрит через столетия на плоды нашей нынешней сугубо рассудочной деятельности:

Гете фактически описал то, что видел на исходе века Просвещения, при якобинцах, и гениально предсказал повторение тех же событий в ХХ веке – при большевиках, национал-социалистах, демократах, всегда дружно обещающих всеобщее счастье и затем создающих для людей новый вариант ада.

Почти повторяет слова Гете авторитетнейший для России XIX века писатель и мыслитель С.Т. Аксаков (1791-1859):

Удивительное сходство девятнадцатого века и двадцать первого! Что может объединять в нравах людей эти две, казалось бы, принципиально разные эпохи? Лишь одно – господство разума внутри человека и в повседневной жизни. Только поэтому и тогда, и теперь, если не крадешь, не берешь взятки, ты – дурак! Только слабый умом может не красть. Как же при таком внутреннем (подспудном) убеждении избавиться от коррупции в цивилизации, обоготворяющей разум?!

А. Шопенгауэр (1788-1860) настойчиво повторяет в разных вариантах библейскую истину о том, что процесс познания и интеллектуальное развитие усугубляют страдания людей. Поэтому, по его мнению, наивна вера Гегеля во вселенский разум, а Аристотеля и позитивистов Нового времени – в освобождающие человека, делающие его счастливым достижения естественных и общественных наук. «Вместе с познанием возрастает и способность чувствовать горе, способность, которая поэтому в человеке достигает своей высшей степени, и тем высшей, чем он интеллигентнее» (159, 72). Шопенгауэра, в свою очередь, критикуют за пессимизм, называют «философом пессимизма», но, как покажет время, он прозорливо чувствовал грядущие проблемы выстроенной на рассудочных основаниях цивилизации.

С. Кьеркегор (1813-1855) сравнивает Сократа с ветхозаветным Адамом. Когда-то своим обещанием – «будете, как боги, знающими», – искуситель привел первого человека к грехопадению. Примерно то же обещает и туда же ведет нас, уже в земной жизни, разум. Сократ повторил преступление Адама, вкусив от плодов познания. И человечество пошло за Сократом, соблазнившись ясностью, четкостью разумных определений и доказательств. Аналогичное суждение высказывает и главный герой произведений Карлоса Кастанеды дон Хуан. Этот знаток древней американо-индейской магии убежден, что христианские идеи об изгнании из райского сада являются аллегорией утраты человеком высшего знания и связи со своим духовным началом, но приобретения взамен знания земного (63, 105). Шри Ауробиндо тоже видит в символическом, по его словам, изображении книгой Бытия падения человека его отход от «полного и чистого признания Бога и самого себя, или, скорее, Бога в самом себе, в сторону разделяющего сознания» – как плода реального бытия. «Это и есть тот плод, что съели Адам и Ева», а теперь съедает любая душа, искушаемая земной жизнью и разумом (70, 91).