Мария смотрела на него долгим грустным взглядом. По ее тонкому телу струилась простая белая сорочка, прикрытая сверху только вязаной кофтой. Мария сняла ее и отложила на постель, присела рядом. Андрей ясно видел темные кружки сосков, проступавшие под тканью.

Первое время она смотрела на него с каким-то вызовом и испугом, потом, будто решившись, протянула руку, поглаживая его лицо. Сначала лоб, потом веки, скулы, губы… Когда она коснулась губ, тело Андрея будто пронзило током, но он все еще не мог найти в себе силы пошевелиться. Это всего лишь сон. Едва он ее коснется, и все растает, как это бывало всегда. Как туман, который только кажется плотным и осязаемым.

Когда ее горячий рот накрыл его губы, он все же поднял руку, путаясь пальцами в ее волосах. Он целовал ее, не разжимая острые зубы, хоть как бы ему не хотелось жадно ворваться в ее влажный рот своим языком. Он боялся причинить ей даже малейшую боль.

Не выдержав, он привлек ее к себе, перевернулся так, чтобы оказаться сверху. Каждая клеточка его тела победно пела. Он чувствовал, как пульсирует и наливается жаром низ живота, когда ласкал губами и языком ее шею, когда запустил руки под ее сорочку, нащупывая мягкие холмики грудей. Она даже сняла эту раздражающую рыбу… Он припал к правому соску. Мария издала протяжный стон.

Слишком тонкий и незнакомый.

Андрей понял, что не спит и что под его руками стонет Вера, обвивая его шею, припадая к его губам, сжимая крепкими коленками его бока. Только сейчас он понял чуждость запаха, бившего ему в ноздри.

Но с каким-то юношеским задором и трепетом, незнакомым ему ранее, он продолжил исследовать живое и притягательное тело юной волчицы. Все его естество пульсировало, словно дерево весной, просыпаясь от долгого зимнего сна. Его язык выписывал влажные дорожки на груди и животе Веры, спускаясь все ниже. Долгий стон сорвался с ее губ, когда он добрался до треугольника мягких волос.

Он потянулся к лампе на прикроватном столике. Он хотел видеть ее лицо, хотел видеть каждый изгиб ее восхитительного молодого тела, которое только расцветало. Наташу, Филиппу и других женщин он брал сзади, чтобы не видеть их лиц, но это было совсем иное.

Желтоватый свет торшера ослепил его в первые секунды почти до боли. Когда к нему вернулось зрение, Андрей заморгал и остановился.

Вера улыбалась ему улыбкой Ефрема. Как-то по-своему истолковав его остановку, она еще раз улыбнулась и притянула его к себе. Продолжая целовать ее губы и шею, он чувствовал, что его движения становятся все более механическими, а все внутри затапливает ледяной ужас.

«Хорошо же ты присмотрел за моей дочурой», — раздался где-то под волосами голос Ефрема. Тихий и печальный. Полный разочарования.

И тут Андрея сковал липкий ужас. И стыд. О чем он только думал?

— Зачем ты пришла? — злобно спросил он, стиснув ее запястья вспотевшими ладонями. Как прежде его затапливала похоть, сейчас его затапливала ярость. Зачем она пришла? Зачем постоянно соблазняла его? Смотрела на него, улыбалась, позволила себя поцеловать… А может, и сама его целовала?

Кажется, Вера не поняла его. Она беспомощно заморгала. Ее затуманенные глаза прояснились.

— Я… вы… Разве вам…

Он не дал ей договорить. Разъярившись, он выдернул ее из своей кровати и потащил к двери. Вера неожиданно принялась брыкаться и упираться.

— Что… что случилось, Андрей? Я что-то не так сделала? — растерянно спрашивала она. — Тебе… тебе не нравилось?

Не удостоив ее ответом, он все же отпер непослушными пальцами дверь и вытолкал ее в коридор.

В ушах все еще пульсировала кровь. Все тело пылало. Казалось, ему стало тесно внутри самого себя. С одной стороны он помнил это, это чувство, когда прикасался к Вере. Ведь она почти что стала его… С другой — не мог перестать думать, что сказал бы Ефрем.

И Мария!

Он сдавливал голову так, что, казалось, скоро ее раздавит. Пошатываясь, он добрел до ванной комнаты и залез под ледяной душ. Андрея так трясло, что он сполз на дно ванны, боясь упасть. Капли воды скользили по его коже, будто холодные трупные черви. Не сразу он понял, что к ним примешиваются такие же холодные слезы. Сжавшись в дрожащий, судорожный комок, он впился пальцами в плечи и грудь, раздирая ногтями, надеясь выдрать из себя всю эту боль, этот стыд… Выдрать из себя вместе с сердцем Марию.

— Вы ведь на самом деле хотели панну?

До боли знакомый голос, который он уже отчаялся снова услышать. Тихий и похожий на шипение. Но когда Андрей открыл глаза, он захлебнулся криком.

То, что стояло перед ним, давно не было Винцентием. Наполовину обгоревший труп с изувеченным торсом и раскроенным черепом, прикрытым несколькими клоками волос. Кожа пузырилась и кровоточила, будто продолжала плавиться и тлеть. Остатки одежды висели черными лохмотьями. Лопнувшие губы не скрывали ослепительно белых зубов под темной дырой носа. От Винцентия остался лишь яркий глаз с зеленоватой радужкой.