Матросы «Коварны» представляли смесь племен и наречий: тут были русские, хохлы, жиды и цыгане. Но, разумеется, командовал всеми один общий русский дух. Ходили они, большею частью, в холстинных куртках или даже просто в рубашках, исключая те случаи, когда служба требовала суконной одежды. Иногда по вечерам, сидя у себя на кубрике41 или на батарейной около кухонной печи, по-морскому камбуза, они пели песни, которым близость и шум моря придавали что-то особенное… Подле них всегда было две-три кошки, любимые всем экипажем и выученные ходить на задних лапках. А не то, матросы толковали об осаде, только история осады у них была своя. Они и знать не хотели офицерских рассказов, а слушали и повторяли только то, что приносилось с бастионов их же товарищами, отвозившими туда ежедневно обед и ужин для команды своего экипажа. Этими россказнями был сыт не только фрегат, но даже и берег Северной и Сухой балки; а иные повествования улетали и на базар, и дальше. Его, то есть неприятеля, били тысячами. Чуть не каждую вылазку ложилось тысяч пятьдесят. Это число почему-то было самое употребительное.

Несмотря на некоторую внешнюю грубость и какую-то беспардонность, матросы «Коварны» были самый простой и богобоязненный народ; служили службу свою честно и исправно. Если погибал товарищ на бастионе, они старались похоронить его прилично, одеть в чистое белье и отслужить панихиду. Особенно меня умиляла их необыкновенная набожность. Я часто замечал, как иной матрос, ложась спать, или вставая поутру, или так, среди дня, когда просило сердце молитвы, – молился на коленях перед единственным образом Спасителя нашей маленькой церкви, или, правильнее, иконостаса, читая вслух свои молитвы и не смущаясь никаким окружающим шумом. Когда же происходила у нас какая-либо служба и мы собирались перед образом, я видал, как иные матросы подходили и клали медные деньги под образ. Как мне было завидно, что я не умею так же чисто и просто положить свой грош под образ!

Фрегат «Коварна» стоял от берега в 70 саженях. Вот какой вид был от нас на Севастополь.

Прямо против нас, смотря по бушприту42 через рейд43, виднелась на расстоянии версты Южная бухта в раме строений Корабельной слободки и Южной части города. Здания Корабельной начинались Павловской батареей, стоявшей у самой бухты, на мыске. За ней, влево, шли низкие одноэтажные магазины и казармы; потом открывалась и сама Корабельная слободка: мелкие домики, разбросанные по горе, которая венчалась Малаховым курганом – небольшим возвышением, едва-едва отделявшимся от строений. Еще левее, книзу, спускались к бухте Аполлонова и Ушакова балки, замыкаемые водопроводами, которых белые арки ярко отделялись от зелени гор и были видны далеко. Затем шли пологие горы, и на них дымились батареи.

За Павловским мыском выступали Александровские казармы, и за ними показывались темные окраины 3-го бастиона в виде зубцов: это были траверсы батарей.

Направо от Южной бухты пестрела разнообразными зданиями Южная сторона, так сказать, настоящий Севастополь. В средине ее, несколько наискось от нас, виднелась знаменитая Графская пристань – красивый портик на пестумских колоннах и под ним каменная лестница к рейду. Правее – Екатерининский дворец, едва заметный домик на площадке; еще правее по всему берегу до Артиллерийской слободки, на расстоянии 250 саженей, тянулось длинное здание Николаевской батареи. Выше, за пристанью, Михайловский собор; далее пестрели разные здания, но ярко от них отделялась Библиотека, венчавшая Южную сторону, как Малахов венчал Корабельную. За Библиотекой замечался на красивых колоннах храм Святых Петра и Павла, а далее опять пестрели разные здания.

Направо от Николаевской батареи открывалась Артиллерийская бухта, а за нею тотчас, на мыске, Александровская батарея – круглая башенка, завершавшая здания Южной стороны. Далее вы видели уже древний мыс Херсонеса и море, полное кораблями.

Если смотреть, встав лицом к осту, прежде всего, саженях в 80, являлся мысок, на котором впоследствии поставили батарею № 22 [11] . Из-за него в полуверсте выступал 4-й номер со своими белыми стенами и красными крышами внутренних строений. Рейд в этой части постоянно был полон движения. Поминутно ходили туда и сюда разные ялики и боты.

Если встать к весту, иначе к выходу в море, тогда открывались батареи: Михайловская, саженях в 200, и за ней, на крайнем мыске, Константиновская – огромные здания в три этажа. Вдали то же море и корабли. Эта часть рейда, по Михайловскую батарею, также была полна движения. Яликов и судов ходило не меньше, чем налево от нас, особливо после перенесения Северной пристани из Куриной балки в Северную. Более всего замечалось тут шаланд, нагруженных турами. Туры приготовлялись солдатами в окрестных лесах и катились оттуда к пристани или привозились на фурштатских телегах. С пристани грузили их на шаланды, громоздя в два и в три этажа, и шаланды, совершенно закрытые ими, тихо двигались по бухте, как будто какие горы коричневатого цвета. Иногда наверх взбирался матрос в белой куртке и далеко белел на коричневой куче, командуя гребцами, которые сидели впереди на катере, буксируя шаланду и дружно взмахивая веслами.

За кормой у нас была Северная сторона: берег, вначале плоский, но далее подымавшийся пологим скатом, в конце которого, почти в версте от нас, показывалось Северное укрепление. Оно венчало эту часть Северной стороны. У самого берега стояло несколько палаток и низеньких лачужек, слепленных кое-как из камней и покрытых парусиной и чем попало. Тут с мая месяца кипела деятельная и суетливая жизнь. Продавались разные съестные припасы: хлеб, картофель, огурцы, черешни, вяленая рыба, табак и сигары. Матросские жены варили мужьям похлебку. Вечно валил дым, и пахло разным кушаньем; толклось много народу, был крик и шум, который веселил среди опасности. Домики вырастали как грибы. В горе, немного дальше, постоянно рылись землянки… Но в августе стали жаловать на пристань бомбы, и стройка домиков и рытье землянок прекратились. Многие палатки, пробитые осколками, сквозили как решета, но раненых никого не было.

У самой пристани лежали в правильных пирамидах и просто в кучах ядра и гранаты; торчали из земли якоря, протягивались швартовы44; кое-где были вытащены лодки и выставляли на солнце свое черное лоснящееся брюхо, вымазанное смолой. За лодками вечно лежали или сидели матросы, играя в карты, а не то в шашки, причем пешками служили им нередко неприятельские пули разных фасонов. Везде война и осада.

Направо, в полугоре, виднелся небольшой каменный домик, в котором жили когда-то великие князья, а потом помещалась канцелярия главнокомандующего. Налево, на половине расстояния от нас к Михайловской батарее, стояла гауптвахта, служившая госпиталем, и подле нее, среди туров и ядер, небольшой столбик с образом Спасителя.