Это послышалось так отчётливо, что Борькины глаза сами собой вытаращились на говорящую собаку. Он уже собирался пхнуть локтём Витьку, но тут затрещали кусты и на сцену театра боевых действий вломилось новое действующее лицо, которое при данном раскладе оставалось зачислить разве что в "цари природы". Точнее, царицы...

Увидев жмущихся к стенке детей, а напротив - здоровенную дворнягу, Тоня раздумывать не стала.

– Брысь! Кыш!
– загородила она своих подопечных.
– Уйди, зараза! Фу! Пошёл, пошёл!

И вид имела при этом такой решительный, что ещё неизвестно, кто бы кого покусал.

"Агрессор" глянул на неё, скептически склонив голову, зевнул во всю пасть и демонстративно ленивым прыжком перемахнул забор обратно. Жертвы его агрессии, боязливо выглянув из-за воспитательской юбки, пронаблюдали, как он невозмутимо трусит по своим делам, лаконично намахивая хвостом нечто вроде "Па-а-адумаешь!..", пока тот не скрылся из вида. И тогда юбка обернулась, став внезапно из защитницы напастницей.

– Так! Кто мне скажет, что вы тут делаете?
– вперила руки в бока Тоня.

Ну вот как?! Как у этих взрослых получается задавать вопросы, на которые невозможно ответить?! А ведь они отлично знают об этом, и всё равно задают, и требуют, и хотят после этого, чтобы их слушали... Борька виновато шаркал ножкой, боясь поднять глаза на воспитательницу. Рядом так же безответно сопел Витька. Только Лёлька не сопела и не шаркала, а сразу кинулась в рёвы.

– Тёть-тоня! Я так испука-а-а-алась! Тёть-тоня-а-а-а!

Хорошо быть женщиной! В каком бы ты ни была возрасте, но стоит пустить слезу, и всё тебе простят и замнут. Мужчинам плакать не положено. Даже шестилетним. "Плакса" - это только для девочки будет "ну и что?", а для настоящего разведчика - это полная и окончательная дисквалификация. Поэтому друзья мужественно держались... пока подруга ревела за троих.

– А-а-а!.. Ыф, Ыф... А-а-а-а!

– Ма-а-аленькая моя!.. Ну иди ко мне... Ну всё, всё...

Та счастливо вздохнула, второй раз за день напросившись "на ручки", а пацанам досталось только прицепиться и волочиться гуськом за воспитательницей, угрюмо помалкивая. Лёлька же, подозрительно быстро отойдя от потрясения, заливалась соловьём прямо в Тонино ухо.

– А пёсик не хател нас кусать. Пёсик хароший. Эта кошка плахая, это она кусать хатела. Она как прыгнит! А пёсик тожи как прыгнит! А кошка испугалась и убижала. А я тожи испугалась. А ты пришла и накричала, и пёсик ушол. А он ищё приддёт? А можна патом йиго погладить?..

– Нельзя незнакомых собак гладить, - только и смогла вставить Тоня, пока они продирались через кусты.

– Он хароший! Он даст мине лапу и мы пазнакомимся. А тодда можна погладить?

На площадке их ожидала нервная и разгневанная Наташа. Она словно пастушья овчарка вокруг сбившихся в кучу ягнят, кружила вокруг группы, задёрганной её нервозностью.

– Ну?!.. Опять?!..
– бросилась она к возвращенцам.
– Опять они?! Всё!.. В угол!.. К родителям!..

– Наташ, Наташ!
– осадила её праведный гнев Тоня и даже чуть-чуть загородила детей, пока ссаживала Лёльку.
– Успокойся. Они и так напугались. И больше так не будут, правда?

Последнее относилось уже к нарушителям, тесной группкой теребивших штанишки с платьицами и покаянно шаркавших ножками. Борька понял, что это их последний шанс и отчаянно закивал головой. Витька в это время задумчиво чертил ботинком по песку, но получив локтём в бок, тоже быстренько согласился "больше так не быть". Лёльку в общем никто и не обвинял, однако и она пронялась ответственностью и чистосердечно пискнула:

– Мы больше так не бу-у-удем!

– Не бу-у-у-удем!..
– прогундосили в унисон пацаны.

– Ох, что-то не вериться, - скептически покачала головой Наташа.
– Ну да ладно, живите. А теперь, марш в павильон и чтоб я вас больше ни-ни!
– приказала она напоследок и повернулась к Тоне.
– Так что там такое страшное было?

– Да я сама не поняла, - призналась та.
– Прибегаю, а там такая здоровенная псина...

– Ну вот, говорила же, что эти бродячие собаки...

– Да нет! Собака ничего... сидел только. Даже хвостом мне повилял. И вообще, по-моему, он детей... охранял. А как я появилась, через забор сиганул и спокойненько себе ушёл.

– А может это чей-то?..

– Может и чей-то... я на ошейник не обратила внимание. Но знаешь, чтобы с таким достоинством держаться, когда на тебя орут благим матом... Я таких и мужиков-то не видела.

– Ой, много ты видела! Если б слушала, что тебе говорят...

Они присели на скамейке и, понизив голос, принялись обсуждать житейские проблемы, лишь изредка поглядывая на расползшихся по площадке детей. Только тогда Борька понял, что хуже уже не будет и вздохнул свободней.

– Витёк! А ты слышал, как этат сабака...
– начал он заговорщическим шёпотом, но поговорить о важном им так и не дали.