– Я связан словом, - сказано им вслух.

Очень редко, Эйгер спрашивал у себя, в действительности ли он сбежал из монастыря? Ответ более чем утвердительный. Но возможен и другой. Не сбежал, а унес с собой, прихватил, нацеплял на острые края истерзанной израненной души и злачную яму, и каземат, и плошку с маслом, и библиотеку, и души сожженных в киновии монахов. Рана так никогда и не зарубцевалась. Гнила и гнила. Понемногу.

– Надеюсь, вы меня понимаете?

Что она, Лилиан аф Поллак должна понять из его слов? То, что осталось за словами. За словами всегда что-то да остается.

Сложно и запутано понять, Лилин*? Это только кажется. Еще одна извечная добровольная крайность, - не торопился форсировать события Эйгер.
– Еще одна.... Из множества.... Жертвовать бОльшим ради малого. И тут ты не будешь первой. Первая - наша Праматерь. На всех последующих находился свой сорт яблок. Не обещаю.... Не обещаю, именно, яблок.... Зато в наличии обсидиановое зеркало. Для тебя.

Всегда существует соблазн запросить больше, чем следует. Всегда существует мизерный, но шанс, получить испрашиваемое. Не в этом ли вкус... прелесть... обворожительная истома... сладкое предчувствие.... Обрести многое из ничего!

Спутанность мыслей... Какое слово? Кому? Она хочет услышать... знать... утвердиться окончательно. Во чтобы ей ни стало!

– Я заплачу, - уверенно обещает Лилиан.

Попробуй снова, - Эйгер не шелохнулся. Не моргнул глазом.

– У меня есть деньги, - уверенности значительно поубавилось.

Не очень обнадеживающе.

– Достаточно денег, - уже ближе к сомнениям.

О них ли разговор? Посмотри лучше. Не на меня, а за меня. И пригласи в рай. Ну же!

Она посмотрела. А что ей оставалось делать?

– Вы получите приличную сумму, - соломинка не выручит утопающую. Не спасет её и десяток. Сотня соломинок тоже.

Будь умницей, Лилин! Если скажу я, ты не согласишься.

Она действительно умна, истолковать затянувшееся выжидание тринитария. Лилиан лишь на секунду закрыла глаза.

Не убоюсь пути своего в темноте, ибо ведаю, видит ОН каков я....

Ей не за что стыдиться Всевышнего. Никто не должен стыдиться своей любви. Никто!

Тринитарий терпелив как паук на охоте. Он не верил в длинные молитвы и не верил молитвам. Но во что-то же он верил? Верил, но давным-давно. С той поры запамятовал. Семнадцать лет долгий срок помнить.

В конце концов, у меня самые благие намерения.

Замудрое предупреждение, о благих намерениях приводящих в ад, не смущало и не пугало. Ад? Это после-то монастырской тюрьмы?

Лилиан аф Поллак не колеблясь, направилась к покрытому шкурами топчану.

Эсм, зеркало ваше!
– ознаменовал тринитарий свой успех. Он позволил себе так думать.

Время прощаний. Время напутствий. Зал, где, несмотря на присутствие людей, главное действующее лицо пустота. И только одно сердце преисполнено тревоги, боли и великой печали.

– Делай что должно. Поступай подобающе, - напутствовал Нид аф Поллак.
– Помни о чести. Не забывай о клятвах.

Кому он говорил? Стенам? Ветру, гонявшему клок соломы? Перышку, выпавшему из крыла птицы. Солнечному зайчику, нескоро путешествующему по стене. Кому?

– Саин?!
– вмешался напомнить слуга.
– Меч.

Поллак спохватился и протянул Колину замотанный в табард клинок.

– Будь достоин его, - сказать ,,сын не сумел. Не пересилил, не перемог, не переборол. Поскольку не уверен, стоило ли это делать. Даже из лучших побуждений. Ради остальных.

– Возьми, - Лилиан подала сумку сыну.
– Здесь одежда и деньги. На первое время. И обязательно напиши, Колин, - женщина всматривалась в лицо юноши, не забыть, не потерять в памяти ни черточки.
– Напиши, мне.

Очередь следующих.

– Пока, Колин, - протянула сверток брату младшая аф Поллак.
– Не скучай.

Все её звали Бланш*. За цвет волос. Белокурая милая девочка. Или за цвет глаз. Бледно-бледно серых. Вымороженных. Юное создание любимицей семьи и челяди не являлось. Малышку совсем не хотелось баловать и забавлять. По едкому замечанию Эйгера, ,,сучку следовало удавить, пока не выросла. Свое, по меньшей мере странное мнение, тринитарий озвучил лишь однажды, поделившись с подопечным. Колин не спросил о причинах столь странного суждения. Осталась и не ясность, Бланш прозвище или все-таки имя.

– На... урод, - прошипела старшая, сунув уезжающему плетенку со склянками.

Розейл. Более всего на свете она любила себя. И очень злилась, когда её чувств не разделяли окружающие. Или жертвовали ими в пользу кого-то еще. Злость добавляла колючек в характер несносной девчонки. Со временем их становилось больше и больше. Настолько, что никто не верил в чудесное преображение подрастающей эсм в прекрасную розу.

Тягостное молчание, которое никак не закончится. Слуга сложил подарки в баул. Подарков не много. Баул не велик, не надорваться.