И Ганс протянул свою левую руку, на указательном пальце которой, поблескивало великолепное золотое кольцо с красным, переливающимся на свету, рубином. Музыкант снял драгоценность и протянул нам; с внутренней стороны перстня я прочел надпись: «Forever and ever» (на веки вечные).

Я в изумлении уставился на кольцо. Да, мистер Фитцджеральд не мог сам приобрести его, ведь стоимость такой вещицы наверняка баснословная. И намного дороже кулона. Однако кто бы мог подумать, что бродячий артист все еще не продал это кольцо! Он хранит его, а значит что-то чувствовал к миледи Кемпбел; по крайней мере, женщина подарила ему много приятных воспоминаний, и это факт.

Я попытался упорядочить свои мысли, как вдруг услышал голос Торсона:

– И это все? Больше ничего миледи вам не дарила? Не поручала на сохранение?

– Побойтесь Бога, мистер, - насмешливо произнес Ганс, - мне на сохранение? Я же бродячий артист!

– Я знаю. Но если вы солгали… О, мне сразу станет известно, не забывайте, вы у меня, вместе с вашей дорогой любовницей, на коротком поводке.

– А с кем я имел честь разговаривать? – пристально смотря в глаза Торсону, спросил Ганс.

– Это не имеет значения, - произнес Майкл, поднимаясь с кровати, - беседа окончена.

Я с досадой последовал примеру друга, и уже взялся было за ручку двери, когда Фитцджеральд остановил меня всего несколькими словами:

– Он не здесь.

Я обернулся и наткнулся на невозмутимый взгляд зеленых глаз.

– Алмаза, который вы ищите, здесь нет и никогда не было. Вы ведь его ищите, не правда ли? Мэлори Кемпбел пусть и была влюблена в меня, но она не настолько глупа, чтобы отдать мне фамильную драгоценность. Думаете, я единственный, кому женщина могла доверять?

– Откуда вы узнали о бриллианте? – удивленно спросил я.

– Я видел телеграмму маркизы. От Себастьяна, - Ганс пожал плечами и отвернулся к окну. Он больше ничего не скажет.

Мы вышли из душной гостиницы наружу, но легче от этого не стало. Воздух стоял густой и влажный, небо заволокло тучами - вот-вот должна была начаться гроза. Где-то вдали прозвучали негромкие раскаты грома и с юга подул прохладный ветерок, заставляя тонкие стебли растений склониться под его порывами. Может, хотя-бы благодаря дождю несносная жара спадет, хотя мне в это мало верилось.

Торсон изогнул бровь и с недовольным видом посмотрел вверх. Пожалуй, ему не очень хотелось быть извозчиком в такую погоду.

– Может, подождем в гостинице, пока пройдет дождь? – предложила Паола.

– К тому времени наверняка стемнеет, - возразил я, - ты хочешь добираться домой в ночной тьме или вообще остаться в «Жареном гусе» до утра? Мне это заведение не внушает доверия, как и его хозяин.

– Я согласен с Заком, - добавил Торсон, - может гроза нас и не настигнет.

Но тут раздался оглушительный грохот, казалось, небо попросту взорвалось, рассеченное на две части сверкнувшей молнией. Она разрезала свинцовые тучи, словно нож масло и секунду спустя исчезла. Тут же хлынул ливень, точно кто-то резко перевернул на нас сверху ведро с водой. Крупные капли с шумом падали на землю, ветер неистово хлопал створками окна, впуская в гостиницу дождь и порывы воздуха. Где-то в сарае испуганно заржали лошади, а Торсон бросился к своей повозке, прямо под ливень, отвязывая коней и пытаясь увести их в помещение. Животные встали на дыбы, чуть не затоптав собственного хозяина, и мы кинулись ему на помощь.

С большим трудом нам удалось загнать лошадей в конюшню. Я еле перевел дыхание. Мы все ужасно вымокли, хоть и находились на улице каких-то пять минут. Двери сарая ходили ходуном, казалось, ветер хотел порвать их на части. Я резко потянул ручку на себя, а Паола помогла задвинуть засов. Снаружи разразилась настоящая буря, благо здесь, в помещении было сухо и уютно, пахло специфическим, только лошадиным запахом сена и овса. Некоторые животные испуганно ржали, другие лишь поднимали головы на звук, продолжая жевать мягкими губами сухую траву. На мордах последних читалась укоризна за то, что мы потревожили их покой.

– Бррр, - Торсон отряхнулся и, стащив с головы шляпу, скрутил ее, выжимая всю влагу.

Паола затрясла головой, так что капли полетели во все стороны. Ее прическа благополучно распалась, платье прилипло к телу… Она была похожа на мокрую облезлую кошку!

Я не сдержал смешок. Девушка с возмущением уставилась не меня, но неожиданно ее губы тоже расплылись в улыбке. Я вдруг понял, какой жалкий, наверное, имею вид и рассмеялся в голос. Паола подхватила, залившись звонким смехом и совсем скоро мы все втроем хохотали над собственным идиотским положением. Нет, ну правда, мы ведь не остались переждать грозу в гостинице, как и хотели, мы ждем пока она закончиться в конюшне!

Отсмеявшись, я устроился на сеновале, прислушиваясь к шуму грозы, и спросил Торсона:

– Майкл, ты ничего не хочешь нам рассказать?

Тот замер, стягивая с себя промокший ботинок, и с удивлением уставился на меня.

– Кто такой Ричардсон? – настойчиво спросил я.

– А, вот ты о чем… Это друг Ганса Фитцджеральда, они учились в одном церковном хоре вместе…

– Все-то ты знаешь!

– Я основательно подошел к делу! Я решил начать со знакомых Мэлори Кемпбел, но не тех, кто близко общается с Себастьяном. Я, правда, думал, что узнаю о Гансе от какой-нибудь графини в салоне, но оказалось, что лучшим другом маркизы, а также исповедником является Эдвард Ричардсон, отец Ричард.