Вот в тот миг она ему поверила, хоть это никак не умерило ее злости и ярости, бессильной обиды. Не служило оправданием для нее.

Но все эти мысли ушли на задний план.

К ней, быстрыми шагами, шел неуверенный Илья.

Он боялся. Марина видела, как его трясет, и как ему хочется бежать к ней. Но он именно шел быстро, контролировал свои действия. Глаза были на мокром месте, влажно мерцали слезами, и губы дрожали, и бледный весь, под стать ей самой.

Илья остановился в шаге от нее. Буквально застыл, будто на стеклянную стену натолкнулся, и смотрел на нее испуганным потерянным взглядом. Марина протянула к нему руку ладонью вверх, призывая взять ее за руку и убедиться, что она, его мама, проснулась.

А он стоял, глотал слезы и громко дышал, грудная клетка яростно вздымалась, и ей подумалось, что его может разорвать от эмоций.

Стоял и смотрел на нее, и не мог сделать последнего шага ей навстречу.

Марина сама уже была на пределе, ходила «по краю» истерики и дикой паники. Не знала, что сказать и как, чтобы ее ребенок пришел в себя. Перевела растерянный взгляд на Костю, он же наблюдал за ними, стоя возле стены, скрестив руки под грудью. Цепким взглядом смотрел и подмечал, казалось, каждый ее вздох, каждое движение. Будто, как и Илья, не мог поверить, что она больше не спит и пока снова не собирается.

– Иди ко мне, Илюш, - хрипло, скорей прокаркала, чем проговорила. Ком в горле не могла сглотнуть, давил на нее, мешая говорить нормально, и слезы из глаз уже стекали, ручейками по щекам, капая на больничную сорочку.

Илья смотрел на ее руку, нашпигованную иголками, катетерами, трубками с растворами лекарств, и боялся прикоснуться.

– Давай, парень, обнимай ее уже, нечего очередь задерживать!
– шутливо заметил Костя, подходя к сыну со спины и мягко подталкивая его к ней.
– Не бойся, ты не сделаешь маме больно, малыш!

Как он это понял, для нее было загадкой. Но понял же. И Илья на отца посмотрел, требуя взглядом подтверждения, тот кивнул, и только тогда сын крепко схватился за ее ладонь.

Марина, почувствовав это сильное, уже такое мужское прикосновение к своим пальцам, ответно стиснула его и дернула к себе, практически наполовину повалила сына на себя и, наконец, обняла что есть мочи. Вдохнула такой родной и дорогой запах, почувствовала под руками тонкие плечи.

– Я здесь, Илюш! Я здесь!
– она начала легонько раскачиваться вместе с ним, гладила его ладонью по спине и что-то шептала, ощущая, как он весь дрожит в ее руках, беззвучно плачет.
– Все хорошо, теперь все точно будет хорошо!

– Я так боялся, что ты больше не проснешься, мам! Я так боялся, что тебя обидел, и ты решила, что я тебя не люблю!
– сын глотал слова, снова говорил, прерывался, чтобы сделать вздох, перевести дыхание, и снова заходился в рыданиях, что рвали ее новое сердце на куски, на кровоточащие лоскуты.

– Ты что?! Ты что?! Я знаю, что ты меня любишь! И я никогда не обижалась, сынок. Никогда!

Он поднял на нее виноватые слезящиеся глаза и посмотрел, казалось, в саму душу, разглядел ее всю насквозь.

– Не пугай меня так больше, пожалуйста, мама!
– завыл мальчик и начал раскачиваться.
– Не надо, мама, не надо!

Кажется, у Ильи началась истерика, самая настоящая. А может и нервный срыв. На крики в палату прибежала медсестра, оценила обстановку и убежала обратно, чтобы через две минуты вернуться со шприцом, полным какого-то раствора. Тихо подошла к Илье и быстро сделала укол.

Маришка аж поперхнулась, когда это все увидела. Но Костя был убийственно спокойным, а значит, она могла не переживать. В чем была уверена на все двести процентов, так это в том, что этот рыжий самоуверенный мужик в лепешку расшибётся для благополучия и спокойствия своего... их сына.

До последнего не верил, что Марина пришла в себя. Даже когда вошел в палату и увидел ее своими глазами, все равно не верил. Было ощущение нереальности происходящего, думал, что это его очередной сон, но он настолько соскучился по ней, что все стало выглядеть почти настоящим.

А потом натолкнулся на Маришкин взгляд, и его всего с ног до головы тряхнуло, как шокером кто-то ударил, не жалея энергии.

Это была его Марина: вся бледная, как смерть, видно было, что ей руку тяжело вытянутой долго держать, но молчала, помощи не просила, - гордая. Не сломать ее, не раздавить. Никому и ничему не позволит сделать этого с собой. А вот сама, свою жизнь и здоровье подорвать - это да, пожалуйста. Может, знает, практикует.

У самого глаза на мокром месте были, и руки тряслись так, что пришлось их к груди прижать, встать в непринужденную позу и не показывать, как его тряхнуло от встречи «матери и ребенка». Колотило страшно. Пульс в ушах стучал, кровь по венам со скоростью света бежала, и остановиться не могла.

Живая! Прежняя!

И, пусть ему придется еще многое ей сказать и услышать от нее, даже что-то сломать в ее мозгах, но он был так безумно рад, что вот-вот мог хлопнуться в обморок, ноги подводили, слабость накатила с опустошением.