Казалось, что Тимур внимательно прислушивается к словам касса-хана, но на самом деле мысли его были далеко отсюда. Где? В Хорасане? В Бадахшане? В Кеше? А может, в пещере у отшельника Амир Хал ала?

Хуссейн, в свою очередь, был вполне увлечён слушанием, как будто касыда [26] эта была неизвестной ему. Густые брови подрагивали, реагируя на перипетии излагаемого сюжета, эмир поджимал и покусывал пухлые губы.

А касса-хан пел:

В этом месте песни Тимур отчасти очнулся от своих уединённых размышлений. Ему показалось, что история, которую рассказывает дребезжащим голосом этот старик, имеет к нему непосредственное отношение.

Махмуд и Джамшид в конце концов проявили благоразумие. Понимая, что ни один не может победить другого, они решили помириться и даже побратались. Более того, чтобы закрепить братский союз, Махмуд и Джамшид женились на сёстрах друг друга.

Закончив пение, касса-хан опустил свой дутар [27] на колени и скромно потупился.

На несколько мгновений воцарилось молчаливое ожидание. Все присутствующие поняли подоплёку поведанной только что истории и не знали, понравится ли подоплёка эта Хуссейну и Тимуру.

— Сам ли ты сочинил эту касыду? — нарушил молчание Хуссейн, его лицо всё больше и больше наливалось светом удовлетворения.

— Нет, господин, сочинил её Кабул-Шах.

— Кабул-Шах? — удивлённо переспросил Тимур.

— Да, господин, именно он.

— Не тот ли это Кабул-Шах, что рождён был царевичем, чингисидом, но по своей воле стал дервишем, а потом поэтом?

— И снова ты прав, господин, — низко кланяясь, подтвердил касса-хан.

— Царевич — поэт? — вмешался в разговор Хуссейн. — Этого не может быть!

Певец развёл руками, как бы показывая, что он не отвечает за поступки столь высокородных особ и ни в коем случае не берёт на себя смелость их обсуждать.

— Но всё равно, — всё больше распаляясь, сказал Хуссейн, — он хорошо сочинил, а ты хорошо сделал, что решился спеть. Именно нам и именно сейчас. Я прав, брат мой Тимур?

Раскрасневшееся лицо обернулось к Тимуру, тот слегка улыбнулся и кивнул. У него уже состоялись два разговора с Хуссейном о необходимости его, Тимура, женитьбы на сестре эмира. Верный своему правилу не совершать необдуманных поступков, бывший владетель Кеша с ответом не спешил, находя каждый раз уважительные поводы для своей медлительности. Но более увиливать от прямого ответа было нельзя, это могло поставить под сомнение его дружбу с хозяином Балха. А этого он никак не мог допустить.

Итак, Тимур кивнул в ответ на возбуждённый вопрос своего брата и сказал:

— Поэт всегда немного пророк, тем более поэт-дервиш. Счастливая сила вложила эту песнь в уста этого человека. Так подчинимся пророчеству.

После этих слов Хуссейн совершенно уже не скрывал своей радости, в порыве немыслимой щедрости он сорвал с пальца дорогое кольцо со смарагдом и протянул её кассахану:

— Возьми! Плохим вестникам принято рубить голову, ты же — вестник добрый, было бы нечестно тебя не отблагодарить.

Певец, преувеличенно кланяясь и бормоча непрерывные восхваления щедрости эмира, попятился к выходу.

Решено было немедленно отпраздновать столь счастливое событие. Откуда-то появился бурдюк вина. Хуссейн считал себя правоверным мусульманином, но в части винопития делал для себя и своих окружающих послабление. Тимур в годы своей молодости не употреблял горячительных напитков вообще и только в конце жизни позволил виноградному зелью завоевать некоторую власть над своей душой.

В этот раз он, отступая от своих правил, выпил несколько чаш. Так что когда он явился в свой шатёр, в голове у него изрядно шумело.